Искатель утраченного тысячелетия

«Марат, великий деятель Французской революции, знаменитый «Друг народа», был врачом и физиком. Написал в свое время работу (она получила премию Руанской академии): «Определить степень и условия, при которых можно рассчитывать на электричество при лечении болезней».

Итак, Марат предвидел, что в будущем появится новое направление в медицине — «электромедицина».

— Любопытно, спору нет, — сказал я. — Приеду непременно.

Ильменев протянул мне карточку с адресом:

— Известите. Я вас встречу.

Раздался звонок, и мы вошли в театр. Отыскали три места в шестом ряду, сели. Партер постепенно заполнялся зрителями.

— Повезло мне! — услышал я оживленный голос. — Понимаешь, друг, ведь всего на три дня в Москву приехал, а мне билеты достали! Быть в Москве — и попасть в такой театр! А в котором часу спектакль кончается? Мне еще на Центральный телеграф поспеть, разговор у меня заказан на двадцать три. Поспею?

Меня словно что-то толкнуло: а не сегодня ли у меня междугородний разговор? Опустил руку в карман. Вот она, квитанция заказа. Так и есть! Сегодня в двадцать тридцать. Забыл! Вызвал к телефону Вильнюс и забыл! Скорей домой.

Торопливо простившись с Ильменевым и Савушкиным, я помчался к выходу.

«Вот незадача! — упрекал я себя. — Не посмотрю спектакль…»

Я кинулся к Малому театру: такси… такси…

Но какая очередь на такси!

Подвал чаяний и великих недоразумений

Было почти темно, когда пригородный поезд остановился на минуту у тихой платформы. Ильменев сердечно пожал мне руку.

— Теперь перейдем через железнодорожное полотно, — сказал он.

Через пять минут мы остановились перед небольшим ампирным особнячком — четыре традиционные колонны и дорический портик с причудливым гербом.

Ильменев постучал в маленькое оконце подвала.

— Это, как бы сказать, рабочее помещение «музея». Из подвала лестничка ведет в дом, — пояснил он.

Оконце приоткрылось. Мы увидели женскую фигуру со свечой в руке:

— Пожалуйста, входите, Сергей Тимофеевич.

Спустились в подвал.

— Удивляетесь свече? — спросил Ильменев с легкой усмешкой. — Некоторые мои живые экспонаты очень консервативны и не признают изобретения Яблочкова — Эдисона. Похоже на чудачество? Что поделаешь: ведь люди привыкли приклеивать каждому коллекционеру ярлык чудака. А на деле он сам приклеивает ярлыки к своим неживым экспонатам и… к тем из живых, кто заслужил. — И он взял из рук женщины свечу. — Мою кунсткамеру можно рассматривать и днем и ночью, — сказал Ильменев. — В этот вечерний час дневные звери, птицы и цветы засыпают, а ночные — просыпаются. Не угодно ли взглянуть?

— Время позднее, Сергей Тимофеевич. Мне хотелось бы поскорей посмотреть на пресловутую картотеку.

— Согласен.

Держа свечу в руке, Ильменев вел меня по длинному подвальному коридору.

— А теперь, пожалуйста, наверх… Осторожно, здесь ступеньки, — предупредил он. — По ним — к цели вашего приезда: в «алхимический» кабинет.

— Позвольте… — остановил я Ильменева. — Тут на двух дверях странные надписи: «Кабина недоразумений» и «Кабина самоучек». Самоучек?

— Вот именно. Не должно забывать людей великих чаяний — самоучек, — мягко сказал Ильменев. — Мой аспирант Савушкин тут как-то выразился: «Самоучки… без высшего образования… вроде недомерков», — передразнил Ильменев тонким голосом Савушкина. — Ну я ему «пояснил». Вот вы, Савушкин, приехали ко мне сюда по железной дороге. А кто изобрел железную дорогу? Самоучки — Черепанов и Стефенсон. Вы ночью зажигаете электрическую лампочку. Так извольте не забывать, что был на свете самоучка Эдисон. А когда вы берете в руки яблоко, не забывайте самоучку Мичурина. Отправляя телеграмму, вспомните самоучку Морзе. Вы изволите проходить курс науки в вузе — ваше счастье! — так не предавайте же забвению Кулибина, Ползунова, Шаляпина, Горького — все они, не кончая вузов и не защищая ученых степеней, создавали новую науку и новое искусство. Помните удивительнейшего Владимира Дурова, создателя зоопсихологии. Самоучки! Шапки долой! И благословите Октябрьскую революцию, которая всем открыла двери в университеты и другие вузы… Самоучки создавали великие творения. — Теперь Ильменев обращался уже ко мне: — Это так же верно, как то, что подчас и великие ученые совершали ошибки, над которыми стоит подумать.

С этими словами он приоткрыл дверь, ведущую в «Кабину недоразумений». Со стен ее на меня глянули портреты Лапласа, Гельмгольца, Араго, Рафаэля, Толстого, Гете и многих других столь же замечательных ученых, писателей и художников.