Искатели

— Мне нравятся блондинки, — с неумелой развязностью сказал Саша.

Нина надменно осмотрела его с ног до головы.

— Запомни: человек, лишенный непосредственности, становится посредственностью.

Эту фразу она слыхала от Майи Константиновны и не раз с успехом применяла ее.

— Майя Константиновна — толковый инженер, — сказал Саша, — но я предпочитаю Лобанова.

— А что в нем хорошего? — посмеивалась Нина и с удовольствием слушала, как Саша расписывал Лобанова. — Много ты понимаешь; по-моему, он бесчувственный человек, — заключила она и тут же перевела разговор на другое.

Саша ничего не замечал, он был счастлив оттого, что она разрешила ему накинуть ей на плечи пиджак и похвалила его за греблю.

Дождь перестал, прояснилось, они сели в лодку и поплыли по гладкому озеру-небу. Все небо было в озере. Они наезжали на облака, и Нина, перегибаясь через борт, видела свое лицо с мокрыми кудельками волос посреди серебряных гор. А ближе к берегу по воде протянулись четкие отражения деревьев. Опустив руку в воду, Нина трогала верхушки елей. Все было вверх ногами. Все было наоборот. Почему ты нравишься тому, кто тебе безразличен, а тот, кто тебе нужен, не обращает на тебя внимания?

На станции хозяином чувствовал себя Саша. Он показывал Нине станционные сооружения, они спускались в потерну — коридор, проложенный в теле плотины. Там пахло холодной сыростью, и было жутко представить, что над головой мчится вспененная масса воды. Интереснее всего было стоять на мостике, над плотиной. Бетонная гребенка плотины расчесывала реку на множество водопадов. Они свирепо грохотали где-то под ногами, мчались, крутились. Радужное облако водяной пыли висело над бетонными водоспусками, оседая холодными каплями на щеках.

— Какая силища пропадает! — кричал Саша.

Он возмущался, почему нельзя сделать плотину выше и сохранить эту буйную весеннюю воду.

— Ну их, гидротехников, — расстраивался Саша, — пошли на пульт, там я все знаю, что к чему.

Центральный пульт был действительно великолепен. Пульт всякой электростанции — это ее гордость. Ни в одно помещение не вкладывается такой заботы, как в помещение пульта. Чистота здесь доведена до предела. Любая хозяйка может лишь мечтать о подобном блеске. Начиная от мраморных панелей и до последнего, запрятанного под сеткой проводов болтика, все горело и сверкало. Даже старожилы, много лет изо дня в день принимая смену, не могли не любоваться светлой праздничностью пульта. Что ж тут говорить о новичках вроде Нины.

За стеклами перья самописцев («ябедники» — называли их дежурные) чутко вычерчивали кривые, вспыхивали разноцветные сигнальные лампочки, неслышно разговаривали на своем языке стрелки приборов. Одна стена пульта была стеклянной, сквозь нее виднелся машинный зал. Гигантские, похожие на черные зонты, генераторы мерно гудели.

А что творилось за панелями пульта! Вообразить только, что человек в состоянии разобраться в этом хитросплетении бесчисленных проводов, контактов, предохранителей.

Нина с уважением смотрела на Сашу.

— Я что, — самоотверженно признавался он, — вот Борисов…

Но и Борисов и Рейнгольд уступали, по мнению Саши, Лобанову.

— Подумаешь, — дразнила она, — Лобанов!

Однако здесь, на станции, Саша становился неуступчивым и, как говорил Борисом, «вымещал на Инне всю свою любовь».

— А мне Морозов знаешь, что сказал? — нараспев говорила Нина. — Что твой Лобанов — карьерист. Ему нужно лишь сделать нашими руками этот локатор.

— Морозов — сплетник! Мы ему хвост прищемили, вот он и шипит! Неужели ты веришь?.. Нина, ты, по-моему, попала под влияние отсталых…

Всякий раз, когда разговор касался Лобанова, Нина начинала поддразнивать Сашу и с удовольствием слушала, как он приписывает Лобанову самые невероятные достоинства. Она не стеснялась поддевать на этот же крючок Борисова и Рейнгольда, но те были сдержаннее. Впрочем, Рейнгольд за последнее время стал куда общительнее. Первый месяц после его прихода в лабораторию из него слова было не выдавить. А недавно, когда Саша хвастался пультом, Рейнгольд рассказал о больших станциях, которыми управляют на расстоянии. Высокие ворота станции закрыты, в пустом светлом зале спокойно работают генераторы. На станции ни души. Пульт стоит за сотни километров, где-нибудь в Москве или Ленинграде. Дежурный подходит к этому пульту, всматривается в приборы и видит все, что творится на станции.

Работа на станции была первая в жизни Нины интересная работа. Никогда не забудет она день, когда опробовали смонтированный автомат. Рейнгольд, бледный, неловко, мучительно улыбаясь, повернул выключатель. Рука его дрожала. Нина впилась глазами в приборы. Она уже знала, что они должны показывать. И все же не она первая уловила мгновение, когда генератор мягко подключился. Первым сказал Борисов: «Вот и все». Он вынул платок, вытер виски и пожал руку Рейнгольду.

Эти мужчины какие-то черствые. Столько волнений, ожиданий, а когда, наконец, свершилось, слова путного сказать не могут. И все же минута была удивительная, у Нины навертывались слезы от радости за Рейнгольда, за всех. Она никогда еще не испытывала такого счастья.