В следующую секунду на них сверху обрушился всем своим весом нагруженный поклажей мул. Он тоже потерял опору под ногами и рухнул вниз. Мартин не понимал, каким чудом ему удалось в самый последний момент увернуться от грузного мула. Но, как ни удивительно, он совсем не пострадал.
Придя в себя от первоначального шока, Мартин Паули оставил обоих животных и пополз вперёд, пытаясь отыскать Эймоса. В конце концов он наткнулся на него. Их встреча была похожа на встречу двух слепых: они неуклюже обнялись, едва видя друг друга сквозь непроницаемую снежную пелену и испытали непередаваемое счастье от того, что оба остались живы. Затем они вернулись к оставленным в промоине животным и попытались отыскать более надёжное место для укрытия. Они поползли вперёд и наконец наткнулись на раскидистую иву, всю усыпанную снегом. Под её ветвями можно было устроить неплохое убежище от страшного ненастья. Мартин с Эймосом принялись споро наклонять и связывать вместе ветви ивы, сооружая подобие шалаша, под которым они могли не только укрыться сами, но и укрыть оставшихся в живых животных. Они не жаловались на судьбу — по крайней мере теперь у них появилась реальная надежда на спасение. Единственное, чего они не знали — это то, что им придётся провести под этой ивой целых шестьдесят часов.
Самой страшной и тяжёлой оказалась первая ночь. Ветер дул с ураганной скоростью, не позволяя снегу ни на мгновение опуститься на землю, и жуткий снежный вихрь беспрерывно господствовал в воздухе, не позволяя людям и животным даже приподнять головы. Они не могли разжечь огонь и толком поесть и согреться. Еда совершенно замёрзла и её невозможно было разгрызть. Всю ночь Эймос с Мартином промучились от холода и голода. При этом им приходилось постоянно шевелить руками и ногами, чтобы не замёрзнуть окончательно.
В эту ночь конь Мартина каким-то неведомым способом сумел отвязаться и пропасть в снежной буре. Ни Мартин, ни Эймос не заметили, когда это произошло. Конь просто исчез, и всё.
В следующую ночь бушевавший над прерией ураган сменил направление и стал дуть более размеренно. Теперь снег не летал хаотично во всех направлениях, а падал на землю, равномерно заметая всё вокруг. Сугробы начали расти на глазах, но зато Эймосу с Мартином, укрывшимся под ветвями ивы, удалось разжечь костёр и, растопив в котелке немного снега, сварить себе мяса. Поев, они установили график, по которому они должны были спать и бодрствовать по очереди, чтобы никто случайно не замёрз, и стали неукоснительно следовать ему.
Но третья ночь, которую им пришлось выдержать, оказалась даже ещё более кошмарной — по крайней мере для Мартина. Дело в том, что к этому времени его душевные и физические силы были уже на пределе. Он уже перестал верить, что этот ужас когда-нибудь кончится. Мартин вслушивался в завывание ветра, и ему чудилось, что это будет продолжаться всегда, пока они не умрут тут. Он потерял всякую веру в спасение и подавленно ждал конца.
Из этого чудовищного состояния его вывел Эймос, причём самым неожиданным образом. В тот момент, когда Мартин уже почти впал в кому, потеряв всякую надежду на избавление от уготованного ему ужасного жребия, он вдруг услышал странную песню. Её пел Эймос. Пел он её не на английском языке, а на языке команчей. Это была предсмертная песня индейцев, которую по древнему обычаю пели воины из общества Снежных волков тогда, когда они умирали. Мартин с ужасом вслушивался в жуткие слова, которые хрипло пел Эймос:
— Господи, Эймос, да прекрати же это! — закричал Мартин. Видя, что Эймос не слушает его, он ударил его по плечу онемевшей рукой.
Однако Эймос отнюдь не бредил. Он взглянул на Мартина ясными глазами и, прекратив петь, встал и принялся энергично разминать закостеневшие суставы.
— Я смотрю, у тебя совсем нет музыкального слуха, — пробормотал он, искоса поглядывая на молодого человека.
В следующее мгновение Мартин вдруг осознал, что вокруг них — совершенно тихо. Ветер больше не проносился с рёвом и завыванием над заснеженной прерией. Вокруг стояла удивительная, совсем непривычная тишина. Небо было по-прежнему серым, но местами снег поблескивал так ярко, что невольно слепил глаза.