Искатели

Высокая, обитая черной клеенкой дверь кабинета отворилась, Ковалевский прошел через приемную. Соседка Борисова быстро поднялась и, радостно улыбаясь, шагнула навстречу Ковалевскому. Он скользнул по ней большими красивыми глазами, и в их зеркальном блеске ничего не изменилось. Озабоченно взглянув на часы, он прошел мимо. Женщина сконфуженно вернулась на свое место.

— Не узнал, — глухо сказала она. — Четыре года работали вместе. Я ему расчеты помогала делать. Откуда такое берется? Из рабочей семьи сам… И, говорят, район вытянул, а вот людей не узнает… — Она иронически покачала головой, поправила седую прядь. — Теперь он большой человек, где ему старых друзей узнавать. — Она встала. — Не пойду я к нему. Ничего, вернется первый секретарь: он хоть и не знает меня, но у него для всех двери открыты.

Борисов смотрел ей вслед, на ее сникшую фигуру, и в душе его шевельнулось горькое, непрощающее чувство. Чем дольше он сидел, тем сильнее ему хотелось сказать Ковалевскому и об этой женщине, и о том, что за два года Ковалевский ни разу не побывал в лаборатории, не знает никого из коммунистов. Но когда его вызвали в кабинет, он вспомнил про Рейнгольда, про Ванюшкина и ничего не сказал об этом.

В судьбе Ванюшкиных Ковалевский принял горячее участие. И это участие было тем более горячим, чем упорнее он уклонялся от помощи Рейнгольду. Он умело сводил разговор на комнату для молодых, тут он бурно возмущался и был рубахой-парнем, который все понимает и сочувствует, и как- то получалось, что этот вопрос действительно важен и им стоит и надо заниматься, шутка сказать — семья, наша молодежь, чуткость, внимание к быту… А Рейнгольд — ничего страшного, незаменимых людей нет, товарищ пойдет работать в другое место, государство от этого перемещения не потеряет. Он говорил об этом каким-то телефонным голосом, лицо у него становилось скучным, и Борисов понимал, что хлопотать о Рейнгольде означало для Ковалевского необходимость с кем-то ссориться, брать на себя какую-то ответственность. Зачем? Он понимал и поэтому не стал возражать Ковалевскому. Ради обещанного ордера для Ванюшкиных… Это называлось уметь устраивать дела. Из райкома Борисов ушел мрачный. И сколько он ни убеждал себя, что поступился личным побуждением во имя дела, все равно он в чем-то презирал себя.

Прошла неделя, и Рейнгольд получил расчет. Андрей не мог вспоминать прощания с Рейнгольдом, его помертвевшее, известкового цвета лицо, недоумение, застывшее в часто моргающих глазах. Рейнгольд ничего не говорил, но все было ясно. Обещали защитить — и не смогли. А если бы согласился тогда разделить авторство с Потапенко, работал бы, и все было бы хорошо. Нет, ни разу Андрей не пожалел, что отговорил Рейнгольда от гнусной сделки. Иначе он поступить не мог. Нельзя связывать два разных вопроса: одно дело — предложение Потапенко, другое — несправедливое, беззаконное увольнение Рейнгольда. Но для Рейнгольда это было причиной и следствием.

Андрей и Борисов утешали его как могли. Они еще будут бороться. Они вернут Рейнгольда. Плохо, что на самого Рейнгольда рассчитывать не приходилось, он совсем упал духом.

В лаборатории все ходили расстроенные, угрюмые, пристыженные. Борисов помог Рейнгольду устроиться в какую-то артель. Через несколько дней они с Андреем зашли к Рейнгольду домой. Вид у него был больной. И на всей обстановке в доме лежал налет запущенности и уныния. Не загорались сигнальные лампочки над дверями. Верстак закрыт старыми газетами. Андрей попробовал рассказать, как движется работа над синхронизатором. Тусклые глаза Рейнгольда влажно блеснули; если бы не жена, он, наверное, заплакал бы. Она держалась с ожесточенным мужеством. Она ни в чем не упрекала Андрея.

С достоинством пригласила гостей ужинать, и Андрей и Борисов не посмели отказаться. «У нас все в порядке, — подчеркивала она каждым своим жестом. — Ничего нам от вас не надо. Мы живем хорошо. Во всяком случае, в вашем сочувствии мы не нуждаемся».

Андрей чувствовал себя отвратительно. Он пробовал заговаривать с сыном Рейнгольда, но тот краснел и прятал глаза. Андрей понял, что мальчику стыдно за него.

На улице Андреи сказал Борисову:

— Я чувствую себя подлецом.

— Мы оба будем подлецами, — сказал Борисов, — если не восстановим его.

Борисов с трудом уговорил Андрея не бросать работу над локатором. Андрей хотел переключить все силы на синхронизатор Рейнгольда. Это было пока единственное, чем Андрей мог как-то оправдаться перед Рейнгольдом, и перед людьми, и перед самим собою.

— Такое решение только на руку Потапенко, — сказал Бори сов. — Кто знает, может быть, они на это и рассчитывали.