Искатели

— Ох, Виктор, ты не знаешь, как ты изменился. Я перестала понимать тебя. Неужели ты не чувствуешь, как мне тяжело?

— Тебе тяжело? Чего тебе не хватает? С жиру бесишься. Побыла бы в моей шкуре, тогда бы почувствовала, что такое тяжело.

— Ты занят только собой. Ты… ты честолюбец. Ты всем завидуешь. Тебе все мало. Откуда у тебя эта уверенность в своем превосходстве?.. Как ты мог променять Андрея на Ивиных и других? За что ты преследуешь Захарчука? А с Дмитрием Алексеевичем? Сколько он сделал для тебя, он тебя выдвинул. А теперь ты его…

— Заткнись! Что ты понимаешь? У меня десятки врагов, — он повернулся к ней вместе со стулом. — Как, по-твоему, можно ради большой правды поступиться малой? А?

Она подозрительно посмотрела на него. Какой-то фокус.

— Ну так вот, — сказал он, удовлетворенный ее молчанием. — Если мне надо вырваться вперед, так это только затем, чтобы больше сделать. Все эти Рейнгольды и Андрей — чепуха! Это щенки. Стоит мне вырваться, и я сделаю в тысячу раз больше полезного.

— А пока что можно обманывать, врать…

— Что я тебе вру?

— Ты же знал адрес Кости.

— А ты не суйся не в свое дело. Тебе-то что до этого?

— Может быть, ты и мне врешь.

— Пока что ты по ночам шляешься со своим Андреем.

— Ты и сейчас врешь. Ты знаешь, что с Андреем у меня ни чего нет. А вот ты…

— Ага, добрались! Вот оно где собака зарыта! Что же, у тебя факты есть, что я изменил?

— Ты считаешь, что изменить — это переспать с какой-нибудь… А для меня самое ужасное, что ты можешь переспать, если тебе надо устроить какое-нибудь дело…

— Лучше заткнись.

— …с какой-нибудь секретаршей вроде Цветковой. Тебе все равно.

— Дура! Наслушалась всяких сплетен… Она стиснула ладонями щеки.

— Виктор, я, может быть, действительно ничего не понимаю. Я не могу ничего доказать тебе, раз ты сам не хочешь. Но у нас как-то плохо стало. И все хуже, хуже… Что-то мы потеряли. Я не могу так больше. Почему мы не можем жить как раньше?

— Ты просто психичка. Ты сама не знаешь, что тебе надо. Ты забыла, кто меня тянул: давай жить не хуже других, чем мы хуже Ивиных? Забыла?

Она подошла к столу и, наклонясь вперед, раздельно сказала:

— Да, я сама тебя тянула. И ненавижу себя… и тебя, зачем ты поддался. Ты должен был оказаться сильнее. Ты был бы прав. А ты… тряпичный характер.

Он засмеялся:

— Это я, я тряпка?

— Ты не тряпка, — с тоской сказала она. — Ты был твердым, а стал… гибким. Я боюсь, Виктор, мы не сможем… Мне надо уйти от тебя. Если бы я могла уйти…

— Ну и дура! Кто бы мог подумать, что ты такая дура!

— Может быть, я все-таки и решусь на это. Мне, наверно, надо привыкнуть к этой мысли.

Он посмотрел на ее шею, которую так любил целовать, и Лиза всегда вздрагивала, когда он целовал ее в ямочку возле ключицы; потом он посмотрел на ее лицо — там тоже не было местечка, которое он бы не перецеловал. Но какая это все-таки подлость! Человек приходит с работы и, вместо того чтобы отдохнуть… Она ведь прекрасно знает, какое у него трудное сейчас время. А ей наплевать. Вместо того чтобы дома, у себя дома получить поддержку, он и тут должен воевать. Всюду враги. Гадина, ну и гадина…

— Можешь убираться. Я сам уйду.

— Если бы мы могли жить как раньше…

Боже, если бы у нее хватило сил разлюбить его. Как это было бы хорошо. Есть же на свете женщины, которые могут уйти…

На следующий день после отправки письма в ЦК Андрей вернулся домой с работы и не успел сесть обедать, как ворвался Борисов. Борисов кипел от нетерпеливого ликования, но в ответ на все вопросы только посмеивался. Он с удовольствием сел за стол и с аппетитом накинулся на еду. Отобедав, они ушли в комнату Андрея. Борисов прикрыл за собою дверь, потрогал книжки на полке, посидел на кушетке, поболтал о начале охотничьего сезона. Потом встал, взял Андрея за руки, отпустил их, любовно похлопал его по плечу и вдруг напряженным, ломким голосом рассказал, что сегодня его принял секретарь горкома Савин, в течение двадцати минут разобрался в деле Рейнгольда, позвонил куда следует, и Рейнгольд вскоре может явиться на работу. Прямо из горкома Борисов заехал к Рейнгольдам, а от них к Андрею.

Глаза Борисова ярко светились радостью. Андрей понимал, как много пережил Борисов за эти дни, он и сам чувствовал необычайное волнение. Это была торжественная и добрая минута. Они долго молча трясли друг другу руки, потом закурили, глубоко затягиваясь.

Вопрос о Рейнгольде рассматривался трижды. Потапенко, струхнув после разговора с Андреем, взвесил все «за» и «против» и поспешил в райком к Ковалевскому.

«Теперь мне ясно, — сказал Ковалевский, — а то прибежал этот ваш Лобанов как бешеный, вести себя по умеет. Ничего у него не поймешь. Да, с этим Рейнгольдом, кажется, напутали».

Ковалевский позвонил к начальнику отдела кадров, но тот сообщил, что вопрос уже положительно решен в горкоме. «Не успел», — досадливо подумал Виктор, но впоследствии он все же пытался приписать себе честь восстановления Рейнгольда. Затем из ЦК ответили на письмо Андрея. Снова проверяли, работает ли Рейнгольд, вызывали в горком Зорина и Долгина. Ходили слухи, что их там крепко предупредили.