Искатели

«А я обязан?» — хотелось спросить Андрею. Это только в книгах пишут, что борьба и препятствия доставляют радость. Никакой радости препятствия ему не доставляли. Но и трусить он не собирался. Ради чего он шел на все это? А Борисов, Новиков, Саша, все, кто шли рядом с ним? Ради чего покинул педагогический уют Фалеев? И тысячи людей, чьи дела он видел на выставке, о ком рассказывал на совещании Савин? Ради чего они вступали на мучительный путь поисков, сомнений, неудач?.. В эту минуту он презирал Усольцева, как презирают в бою трусов и паникеров. В армии Андрей показал бы ему, но сейчас он не имел права бросить в лицо Усольцеву ни одного слова из тех, что напрашивались на язык, не имел права ни крикнуть, ни повысить голос.

Прищурясь, Андрей прочел надпись на лаково-желтой грани карандаша.

— Ага, «Кохинор», — сказал он. — Хорошие карандаши… Вот вы говорите, что не обязаны. Но ведь вы инженер.

— Ну и что ж, не всякий…

Андрей перебил Усольцева:

— А вам известно, что значит слово — инженер?

Все посмотрели на Лобанова, привлеченные особой интонацией голоса.

— Исхудал он… — шепнул Кривицкий Борисову.

— Я не понимаю вас, Андрей Николаевич, — с готовностью начал Усольцев, — но я…

— Нет, вы мне ответьте.

— Инженер, ну… человек, имеющий высшее образование.

— Маловато. Слово «инженер» в переводе с латинского значит хитроумный изобретатель.

— Не всякому инженеру дано хватать звезды с неба, — пробормотал Усольцев.

Борисов, не утерпев, подошел:

— Где уж там звезды! Вы, Усольцев, все на подхвате норовите работать.

Вы никогда никакой инициативы ни в чем не проявляли.

— Да, в этом отношении он девственник, — вставил Кривицкий. Усольцев вынул платок, нервно высморкался:

— При чем здесь это? Мы говорим с Андреем Николаевичем совсем о другом…

— Другими словами — чего мол, суетесь? — напрямик спросил Борисов. — Я давно вам сказать хотел, да не было подходящего случая. Вы вот гордитесь своей дисциплинированностью, а мне кажется, что подоплека вашей дисциплинированности — не желание самостоятельно мыслить. Такое бездумное послушание — худшее искажение дисциплины.

В комнату, напевая, с букетом влетел Новиков. Одной рукой он сунул цветы в большой фарфоровый стакан, другой записал на столе чей-то телефон и тут же вмешался в разговор:

— Вас прорабатывают, Усольцев? Я присоединяюсь. Гоните переключатель! Не увиливайте, это вам не старые реле переделывать.

Обвинения сыпались на Усольцева со всех сторон, он не успевал отбиваться. Андрея обрадовала поддержка товарищей. Пусть при этом Новиков больше всего беспокоился, что Лобанов может поручить переключатель ему, Кривицкий радовался случаю подтрунить над раздражавшей его добросовестностью Усольцева, а Борисов жаждал встряхнуть этого человека, — они сходились в главном: Усольцев не должен отступать.

Лицо Усольцева приняло загнанное, отчаянное выражение. Сунув два пальца за помятый воротничок, он вертел шеей, как будто ему было тесно. Усольцев, этот аккуратист, носит грязный воротничок!

«Да что ж это, в самом деле, — подумал Андрей, — он ведь мучился все эти дни. Хотел, тянулся… и не мог».

Так порою через какую-нибудь мелочь вроде грязного воротничка начинаешь видеть человека совсем по-иному. Андрей представил себе, как угнетала добросовестного, точного Усольцева, необходимость выполнить задание.

Проходили дни, ничего не получалось, и сон не в сон, и, наверно, весь твердо, годами налаженный распорядок жизни этого человека полетел к черту.

Скольких усилий стоило ему признаться начальнику лаборатории в своей несостоятельности. Безусловно, Усольцев делал все, что мог, и ничего не сумел сделать. Почему?

Андрей усадил его на место, успокоил и попросил показать свои наброски.

— Верите, Андрей Николаевич, я восемнадцать вариантов перепробовал.

Начну — и сразу кажется: не так. Всякий раз думаю — а вдруг есть более простая, лучшая схема. Не умею я начинать с голого, с пустого места. Не за что ухватиться… Буквально нечего показать вам. Вы можете подумать… но Майя Константиновна знает… я никогда не имел взысканий.

Майя молча завтракала за своим столом. В последнее время в присутствии Лобанова она молчала, но тут не вытерпела. Через всю комнату она обратилась к Андрею: не заставит же он петь человека, если у того нет ни голоса, ни слуха. Способность к творчеству — это врожденный талант; нельзя приказать изобрести. То есть приказать можно, но что из этого выйдет?

Ее большие серые глаза смотрели на Андрея с укоризной: «Оставьте Усольцева в покое, как вам не стыдно, налетели все на одного».

Возможно, и впрямь нелепо требовать от каждого этой самой способности к творчеству? Талант, творчество, вдохновение! Андрей не любил применять эти пышные слова к своей будничной лабораторной работе. Но дело не в словах, дело в том, имеет ли он право заставлять Усольцева? Андрей был в нерешительности. Возможно, если бы доводы Майи привел Борисов, Андрей не стал бы настаивать, взял бы и сам занялся переключателем.

«Боится! Вот оно в чем суть! — вдруг чуть не вслух сказал Андрей, озаренный догадкой. — Ему надо перешагнуть через собственный страх».