Искатели

Ты на куче сетей,
Ты курлычешь,
Как ключ, балагуря,
И, как прядь за ушком,
Чуть щекочет струя за кормой…

Андрей перевел дух, слизнул с губ холодную, чуть горьковатую влагу.

— Хорошо, — медленно сказала Нина.

Держась за поручни, она откинулась назад на вытянутых руках. Темноголубое платье облепило се фигуру, билось и шелестело в ногах, закинутые назад волосы струились но ветру.

— Про море, наверно, нельзя писать плохо, — благодарно ответил он.

Они молчали, и он был доволен, что с ней так приятно молчать.

Солнце скрылось. Рябиновая дорожка на воде погасла. Наступила ночь.

Светлое молочное небо без солнца выглядело странно пустым…

Какая-то шумная компания приблизилась к борту. Накрашенная женщина с тонкими, выщипанными бровями воскликнула: «Что за живопись!»

— Пойдемте танцевать, — тихо сказала Нина. Поднимаясь за ней по узкому трапу, Андрей невольно смотрел на ее голые загорелые ноги и впервые подумал о Нине как о женщине. Начиная с этой минуты каждый взгляд, каждое прикосновение открывали ему в Нине новое. Танцуя, он ощущал се высокую грудь, рука его чувствовала сквозь ткань ее горячие плечи. Это стесняло его и в то же время было приятно. Нина была ниже его на целую голову; когда он смотрел вниз на ее запрокинутое счастливое лицо, ему казалось, что он смотрит в синюю кипучую воду.

И, как прядь за ушком,
Чуть щекочет струя за кормой…

Он отыскал эту прядь, и сразу же из глубины памяти всплыла другая — не темного золота, как у Нины, а светлее, своевольная, смешная, — такую не видят в зеркале, когда причесываются…

— Как хорошо, что вы поехали с нами, — сказала Нина.

Он сжал в ответ ее руку и, уже не думая, не вспоминая ни о чем, закружился, поглощенный лишь плавной мелодией вальса и радостью от близости этой девушки.

Палуба сливалась с гладью моря, и казалось, что они мчатся по огромному залу из моря и неба. Где-то рядом мелькнули синие глаза Борисова, один глаз подстрекающе мигнул, Андрей улыбнулся и снова закружился, чувствуя щекой волосы Нины.

А Борисов снова пожалел, зачем он не взял с собою жену. Поехал в качестве парторга. Что за глупая и скучная затея! Как будто нельзя просто поехать, как все люди, потанцевать со своей Любашей, отдохнуть без этой заранее поставленной задачи — кого-то поучать, наставлять, воспитывать. Как будто без этого он перестанет быть коммунистом. Вот ведь прекрасно все обстоит у Андрея и без его вмешательства.

Заметив в группе молодежи Сашу, Борисов кивнул в сторону Андрея с Ниной:

— Видал? А ты боялся!

Саша виновато развел руками. Когда танец кончился, Борисов извинился перед Ниной и увел Андрея.

Они спустились в кают-компанию. Свободных столиков не было.

— Сергей Сергеевич, подсаживайтесь к нам, — окликнул их Воронько.

Он сидел с Кузьмичом, красный, взъерошенный, шумно вздыхая и усердно подливая старику из графинчика.

— За ваше здоровье, Сергей Сергеевич, — он смущенно посмотрел на Андрея. — Может, вы тоже за компанию, Андрей Николаевич?

— Что-то рано ты начал, Воронько, — недовольно сказал Борисов.

Судя по возбужденному виду Воронько, Андрей ожидал, что он ответит какой-нибудь дерзостью, но Воронько послушно поставил рюмку на стол:

— Танцевать я не умею, Сергеич, вот беда.

— Телок ты. Она там стоит и скучает, — сказал Борисов. Воронько недоверчиво улыбнулся, пригладил волосы.

— Разыгрываете? — Он вскочил и двинулся к выходу.

— Кто ж это по нем скучает? — спросил Андрей. Кузьмич удивленно крякнул, а Борисов сказал:

— Есть одна дивчина…

Подошла официантка, Борисов долго и придирчиво выбирал, колеблясь меж отбивной и жареным гусем.

— Что же вы без жены? — спросил Андрей Кузьмича, стараясь как-то завязать разговор.

Кузьмич странно посмотрел на него и, ничего не ответив, налил себе пива.

— Нарушили мы вашу беседу с Воронько, — натянуто улыбаясь, снова начал Андрей.

Кузьмич задумчиво тянул пиво. Борисов тоже молчал, вертя рюмку.

— Вот, Сергеич, мы с тобой родители, — неожиданно сказал Кузьмич. — Мне-то уж поздно… один сын — нет сына, и два сына — еще не сын, три сына — это сын. Ты цацкаешься со своим Колькой, сделал бы лучше еще двух…

Вспомнишь меня когда-нибудь. Вот объясни, Сергеич, отчего это плохих детей больше любишь? — Он осушил стакан, пузырьки пивной пены лопались на его сморщенных губах. — Чудно получается: пока мы молоды, они нам не нужны, а когда мы стары, мы им не нужны…

— Разные дети бывают, — сказал Борисов, не зная, чем утешить старика.

— Почему разные? — мрачно спросил Кузьмич.

— Растут двое близнецов, — сказал Борисов, — из одного чело век получается, а другой — никудышка. Вроде бы непонятно. Кто же виноват? И все же мы, родители, виноваты. По ночам, бывает, тихонечко грызет тебя эта мысль: где же, когда я ошибся?

Кузьмич слушал его и сочувственно кивал, радуясь тому, что есть человек, который угадал его горькие ночные мысли.

Официантка принесла гуся. Кузьмич вытер платочком усы, поднялся.

— Давайте с нами, — пригласил Андрей.