— Кха, кха… Не думаю, чтобы очень, мсье. К сожалению, она была им не по карману. Да и в работе сложновата. К тому же частенько портилась. Тогда ведь не умели уменьшать трение. Отсюда вечные заедания, зацепки…
— Хоть бы и так, — хорохорится Фило, — а все-таки четыре действия арифметики с плеч долой!
— Только два, мсье. Сложение и вычитание. Арифмометр Паскаля — прародитель сумматорных машин. Зато уже два-три десятилетия спустя появилась сумматорно-множительная машина Лейбница.
— Последователь, стало быть, не заставил себя ждать.
— Не последователь, а последователи, — снова поправляет бес. — Даже в семнадцатом веке их было уже несколько. Само собой, охотники погреть руки на чужом изобретении — не в счет. Паскаля оградила от них королевская привилегия, а еще — их собственное невежество: изготовление мало-мальски сносной подделки требовало сноровки и знаний, каких у них не было. Ну да что о них толковать! Мы ведь говорим о связи машины Паскаля с современностью.
— Как? Разве разговор не закончен? — удивляется Мате.
— Нет, мсье, мы как раз подошли к самому главному. А это — отнюдь не устройство машины. Главное — идея. Паскаль, если помните, руководствовался утверждением Декарта, полагавшего, что мозгу человеческому свойствен некий автоматизм и что многие умственные процессы, по сути дела, ничем не отличаются от механических. Иными словами, мозг столько же автомат, сколько живой орган. Работа над машиной заставила Паскаля не только утвердиться в этой мысли, но и углубить ее. Он понял, что действия арифметической машины даже ближе к мыслительному процессу, нежели то, на что способен живой мозг…
— Что?! — взвивается Мате. — У Паскаля есть такая запись? Но ведь это же одно из положений кибернетики!
— В том-то и дело, мсье. И значит, у нас с вами есть все основания считать Паскаля ее прародителем, что совершенно необходимо отметить еще одной чашкой чая.
Хозяин, улыбаясь, принимает у черта пустую чашку. Но что это? Рисунок на ней опять изменился. Теперь там изображены они сами — Фило, Мате и Асмодей на крыше руанской судебной палаты.
Улыбка медленно сползает с круглой физиономии Фило. Неужели его заставят копаться в теореме Дезарга? К счастью, эта неприятная для него операция переносится на другое время. Зато разговор о своей собственной теореме Мате откладывать не намерен. И многострадальный филолог покоряется своей участи.
— Итак, — говорит Мате, — напоминаю суть теоремы. Если на сторонах произвольного треугольника построить снаружи или внутри (значения не имеет) по равностороннему треугольнику и соединить прямыми их центры тяжести, то полученный таким образом новый треугольник тоже будет равносторонним.
— Насколько я понимаю, именно это и нуждается в доказательстве, — капризно замечает Фило.
— Совершенно верно. Так вот, вспомните чертеж, который я наспех набросал там, в Руане, на крыше. Впрочем, сейчас я его уточню… Вот, пожалуйста. Попытайтесь разобраться.
— Исключено. — вздыхает Фило.
— Позвольте, мсье, — вмешивается Асмодей. — Как видите, треугольник
— Недурно, — говорит Мате. — Но вы не заметили самого примечательного: все три дуги пересеклись в общей точке
— Не хуже и не лучше других, — ехидничает Фило.
— Это как для кого, — отбивает удар Мате. — Немецкий математик Ште́йнер полагал иначе. Он доказал, что подобная точка находится в таком месте треугольника, из которого каждая сторона видна под одним и тем же углом — 120°.
— Что значит «видна под углом»? — сейчас же придирается Фило.
— Ну, это просто, мсье, — отзывается Асмодей. — Так математики называют угол между двумя лучами, проведенными из заданной точки через концы отрезка. И стало быть, в данном случае, как я понимаю, речь идет об углах
— Допустим, — уклончиво бурчит Фило. — Но что из этого следует?
— Только то, — поясняет Мате, — что сумма расстояний от точки
Мате быстро набрасывает новый треугольник, обозначив его теми же буквами, что и на предыдущем. Затем соединяет вершины двух треугольников пунктиром и отмечает конгруэнтные стороны (
— Ну-с, — торжественно произносит он, полюбовавшись своей работой, — теперь перегнем треугольники