Искатели потерянного ковчега. Индиана Джонс и последний крестовый поход

Самолет летел прямо над кронами, втер от винтов трепал ветки, вспугивая уже угомонившихся птиц, которые взлетали из темноты леса к последним лучам солнца. Инди облегченно засмеялся и закрыл глаза.

— Сказать тебе правду? Я ни черта не верил, что ты оттуда выберешься, — сказал пилот.

— А вот я ни на минуту не сомневался, что выберусь, — ответил ему Инди.

— Ладно, друг, расслабься и засни. Забудь эти проклятые джунгли.

Через минуту все в голове у Инди поплыло, он отдыхал. Боже, как хорошо! Наконец он может расслабить по-настоящему и надолго.

Но вдруг он почувствовал какое-то движение около бедра. Шевелилось что-то большое и тяжелое.

Открыв глаза, Инди увидел, что вокруг его ноги обвился удав. Он даже подскочил на месте и заорал:

— Джок!

Пилот повернулся к нему, широко улыбаясь.

— Не бойся, Инди. Он тебя не обидит. Это мой Регги, он в жизни не обидел и мухи.

— Забери его отсюда немедленно!

Пилот потянулся назад, погладил удава и утащил его к себе в кабину. Инди смотрел на гладкое тело змеи с непреодолимым отвращением. Некоторые испытывают подобные чувства к паукам, другие боятся крыс. Третьи терпеть не могут замкнутого пространства. А для него не было ничего противнее вида змеи и прикосновения ее отвратительного тела.

Инди вытер холодный пот со лба. Мокрая одежда остыла на ветру, его начало знобить.

— Держи своего удава при себе, — попросил он. — Терпеть не могу пресмыкающихся.

— Знаешь, открою тебе маленький секрет, — ответил Джок. — Любая змея гораздо лучше и приятнее человека.

— Очень может быть. Только не пускай его ко мне.

Вот так всегда — только почувствуешь себя в безопасности, и на тебе! Какой-то удав норовит расположиться на тебе со всеми удобствами. И все это происходит в течение одного рабочего дня!

Некоторое время он наблюдал, как темнота неумолимо окутывает ближайшие джунгли. Пусть они продолжают хранить свои тайны, я больше не буду им мешать, думал Инди.

Но прежде, чем уснуть под убаюкивающий шум моторов, Инди вспомнил француза Беллока и понадеялся, что пройдет, не очень много времени, и дороги их сойдутся вновь.

Глава вторая

БЕРЛИН

Кабинет на Вильгельмштрассе. За столом сидит маленький важный человечек в черной форме офицера СС и разглядывает горы папок, разложенных перед ним в аккуратные стопки. Человечка зовут Эйдель, и его посетителю совершенно ясно, что эти папки помогают ему преодолевать комплексы и дают ощущение собственной значимости. Вот так везде, думал про себя посетитель, которого звали Дитрих. Важность человека теперь измеряют количеством бумаг на столе и печатей, которыми он распоряжается. Дитрих вздохнул про себя, полагая, что он сам является скорее деятелем, чем кабинетным служакой. Он ждал, когда Эйдель заговорит, но офицер молчал уже давно, полагая, очевидно, что даже молчание способно внушать уважение к его высокому положению.

Дитрих посмотрел на портрет фюрера на стене. Вот так и получается: не важно, что ты думаешь об Эйделе, этой надутой пустышке, сидящей на привязи в своем ничтожном кабинетике, несмотря на это, ты должен его уважать, потому что он принадлежит к тем, у кого есть прямой доступ к фюреру. Поэтому слушай, улыбайся и притворяйся, что ты относишься к нему с почтением. Ведь Эйдель вхож в число приближенных, он один из членов личной гвардии Гитлера.

Эйдель одернул китель, который выглядел свежевыстиранным и отутюженным и произнес:

— Надеюсь, вы понимаете всю важность этого дела, полковник?

Дитрих кивнул, он чувствовал себя не в своей тарелке, потому что терпеть не мог кабинеты.

Эйдель встал, потянулся, поднявшись на цыпочки, как это сделал бы человек, стараясь достать до высокой перекладины, заранее зная, что не дотянется. Потом он подошел к окну.

— Фюрер очень заинтересован, чтобы получить этот предмет. Вы понимаете, если он в чем-то действительно заинтересован…

Эйдель сделал паузу, повернулся и уставился на Дитриха, сделав жест руками, показывающий, как трудно простому смертному понять мысли фюрера.

— Я понимаю, — ответил Дитрих, слегка барабаня пальцами по портфелю.

— Весьма важно культовое значение предмета, продолжал Эйдель. — Естественно, к еврейским реликвиям, как таковым, фюрер не испытывает никакого особого интереса.

Тут он опять сделал паузу и странно захихикал, как будто эта мысль показалась ему очень забавной.

— Вы должны понимать, что его интересует символический смысл вещи, если вы знаете, что я имею в виду.

Дитриху показалось, что Эйдель неискренен с ним, что он что-то скрывает: трудно представить, что фюрера интересуют какие-то символические ценности. Он взглянул на телеграмму, которую Эйдель дал ему прочесть несколько минут назад, затем снова на портрет Гитлера — фюрер выглядел на нем суровым и мрачным.

Эйдель с важностью провинциального профессора продолжал:

— И тут мы сталкиваемся с вопросом подбора специалистов.