Искажение

Расправившись с техникой, Горчинский немного успокоился и попытался объяснить себе, чего он так боится. Но даже тот голос в голове, который Горчинский, как и любой другой человек с самого рождения, воспринимал как голос своего «Я», был напуганным, отчего дрожал и сбивался: «Он, оно, этот – в шляпе, кто оно? Ты странный. Только сейчас, что ли, понял – все это ненормально. Сколько дней уже творится ад, только сейчас понял. Считал, все нормально? Ты дебил, идиот, надо было сразу бежать». – «Куда бежать? От кого бежать? Все как во сне было. Может, сплю?» – «Да хоть куда бежать. Подальше от этого города. Или прекратить наблюдать. Не понимал, на что смотришь?» – «Не понимал, можно подумать, от этого, от них, от него можно убежать. Еще скажи, нужно было в полицию обратиться». Спор с голосом в голове еще больше запутывал Горчинского. Разозлившись на самого себя и на голос, Горчинский рявкнул: «Заткнись!» Голос умолк.

Горчинский просидел на кухне молча и не двигаясь до самого утра. Он ждал, когда солнце покажется из-за горизонта, надеялся, что вместе с рассветом рассеется наваждение – все окажется сном, и солнце выглянуло. Черное, как тот беззубый и безгубый рот в электричке. Черное солнце оторвалось от горизонта, и Горчинский никак не мог понять, почему становится светло, как обычным утром, почему светлеет небо от этого черного солнца. Оно восходило слишком быстро. Уже через несколько минут было почти в зените. Черное солнце напоминало Горчинскому черноту выключенного монитора, в котором можно разглядеть свое отражение. Не добравшись до зенита, солнце стало увеличиваться, пока не стало таким огромным, что стекло окна кухни Горчинского стало похоже на этот самый выключенный монитор. Горчинский сделал два шага назад. Чернота за окном моргнула, как бывает, когда нажимаешь кнопку питания на мониторе. В левой раме окна чернота исчезла, но это был не тот знакомый вид из окна, к которому привык Горчинский. Он попытался открыть окно, но ничего не вышло. Горчинский понял, что он смотрит в монитор, и в подтверждение его мыслям в правой раме окна появился еще один незнакомый район Москвы.

Горчинский сел на пол и уставился на два вертикальных монитора перед собой. Он подумал, что было бы неплохо, если бы изображение стало черно-белым, чтобы не мелькала случайная мысль, дескать, там за окном реальность. Москва сбросила с себя краски и предстала перед Горчинским в черно-белой наготе. Стоило Горчинскому подумать, что он хочет видеть, и та вселенская камера видеонаблюдения, с которой велась трансляция, послушно последовала за мыслью Горчинского. Он бродил по черно-белому центру Москвы, вниз по Тверской к Охотному Ряду, по другой стороне вверх до Пушкинской и там по Тверскому бульвару до Никитского и до Арбата, до конца старого, направо до Новинского и еще раз направо, и через новый Арбат обратно, по Воздвиженке до Библиотеки Ленина, дальше через Сапожковскую площадь в Александровский сад. Горчинский искал человека в шляпе и был уверен, что он бродит где-то здесь, но нашел его только в Камергерском переулке. Тот шел в сторону Кузнецкого Моста, и как Горчинский ни пытался забежать вперед, наблюдать получалось только со спины. Дойдя до пересечения с Большой Дмитровкой, человек в шляпе обернулся, и Горчинский увидел знакомый безгубый рот в улыбке и черные глаза без зрачков. Незнакомец махнул, приглашая следовать за ним. Мониторы окна моргнули, зарябили, изображение на несколько секунд пропало, а когда появилось вновь, Горчинский не мог определить, где в Москве находится окно той кухни, которую он теперь видит. Он пытался переключиться на общий план дома, но теперь вселенская камера его не слушалась и позволяла только немного приближать или удалять картинку.

Кухня была маленькой, Горчинский предположил, что квартира находится в «хрущевке» на окраине Москвы, где такие дома еще могли сохраниться. Человек, сидящий на стуле за столом в застиранных спортивных штанах, выцветшей до розового когда-то красной футболке и тапочках, занимал почти все пространство кухни. Он в чем-то ковырялся кухонным ножом для овощей. Горчинский не мог разглядеть, что именно лежит перед ним на разделочной доске, и подумал, что было бы неплохо переключиться на вид сверху. Тут же появилась картинка сверху. На разделочной доске лежала сгнившая голова Ваксы-мусорщика. Человек аккуратно счищал с черепа ножом трупную гниль. Горчинский подумал, что хочет увидеть лицо этого человека. Вид поменялся. На Горчинского взглянул черными без зрачков глазами и улыбнулся безгубым ртом преследовавший его в последнее время незнакомец. «Он меня преследует или это я преследую его?» – спросил сам себя Горчинский. Незнакомец открыл огромный черный рот без зубов, без губ, без языка, и Горчинский услышал: «Никто никого не преследует». Рот не шевелился, произнося эти слова. Незнакомец продолжал ковыряться в голове Ваксы-мусорщика, смотрел на Горчинского или, как показалось, в Горчинского и не закрывал теперь рта.

– Кто ты? – спросил Горчинский.

– А ты кто? – спросил в ответ незнакомец.