Искажение

Город встретил Горчинского выцветшим от палящего солнца небом, тени от того же солнца съежились, попрятались и не осмеливались высунуться из-под домов дальше чем на метр. Город встретил Горчинского неведением. Как и прежде, куда-то спешили люди, будучи в уверенности, что так будет всегда или станет еще лучше, во дворах на детских площадках бесилась малышня. «Кто-то из них сегодня умрет, кто-то из них сегодня убьет, но это уже не будет иметь значения в свете того, что чудовище обретет глаза и зашагает по земле, – думал Горчинский. – Нет, город ведает, он просто отвлекает внимание от монстра, дарит сейчас иллюзию покоя, вон как солнце палит, но ведь не жарко, а тепло – идеальная погода. И вообще слишком умиротворен этот день, так не бывает в Москве. Словно все затихло перед ураганом, город милосерден. Город дарит человеку этот прекрасный день перед первым шагом чудовища. Город жесток, город – изощренный садист, он говорит перед смертью: ”Жизнь прекрасна, и так будет всегда”».

Горчинскому стало немного жаль доживающую последние часы привычную реальность. Несмотря ни на что, в ней было равновесие, и темнота человеческая если и брала верх, спустя какое-то время уступала перед натиском света. Кто бы мог подумать, что свет и тьму одолеет серый туман безумия.

К Теплостанскому холму Горчинский вышел, когда уже стемнело. Луна лимонила в полную силу над безглазой головой чудовища. Ни облаков, ни звезд, ни даже звона ночи – затихло все и притаилось. Горчинский сорвал глаза на нитке с шеи, распутал их и, положив на ладонь, протянул чудовищу. Сначала он почувствовал ветер, ветер становился все сильнее, и вот рука, ладонь перед Горчинским, такая, что на ней поместился бы не один квартал Москвы. Горчинский не понимал, как положить глаза на такую ладонь, и не нашел ничего лучше, как разбежаться и что есть сил бросить глаза. Ладонь сжалась в кулак. Таким кулаком можно было бы при желании одним ударом окончить какую-нибудь региональную войну. Когда кулак разжался, глаза на ладони были уже подходящего для чудовища размера. Через них Горчинский видел, как удаляется земля, как стремительно уменьшается его тело на этой земле. Когда чудовище поднесло глаза к глазницам, Горчинский видел только бесконечную ночь перед собой и усеянный электрическими огнями город далеко внизу. Глаза заняли свое место. Тело Горчинского распласталось на земле, и сам Горчинский перестал быть. Сознание еще не до конца растворилось, но Горчинский уже видел руки чудовища как свои руки, ноги как свои ноги. Он сам стал чудовищем.

Горчинский сделал шаг. Сотни мертвых тел отвалились от его ног. Он приблизил город до улиц, улицы до домов. Мертвые тела валились с высоты и, ударяясь о землю, рассыпались на мушиные рои, мухи разлетались в стороны, по одной залетали в окна, садились на еду человеческую, на людей, на руки и лица. Другие мертвые тела, падая, рассыпались в тараканов. Тараканы спешили в дома человеческие.

Еще шаг – и тысячи мышей и крыс, другой шаг – и уже не Москва под ногами, еще несколько шагов – и другая страна под ступнями.

Горчинскому показалось, что он стал намного меньше. Он уже не монструозен, огромный, чудовищный, но все же. Когда Горчинский вернулся в ту точку, откуда начал свой страшный марш – на Теплостанский холм, ростом он был с обычного человека и уменьшался. Теперь от него отваливались не мертвые тела, а отдельные мухи, тараканы, крысы и мыши. Когда на месте чудовища остался один таракан, Горчинский перестал быть.

Москва спала быстрым московским сном. На кухнях ее домов горел свет. Где-то бледно-мертвый от люминесцентных или галогеновых ламп, где-то теплый с желтизной от ламп накаливания, где-то совсем тусклый от мониторов ноутбуков или синий от пламени газовых плит. За горизонтом готовилось к небу солнце.

У границы верхних миражей

Глава первая

Это начало. Начинать принято с родителей и детства. Лучше всего вспомнить бабушек и дедушек, но их нет. Умерли до моего рождения, и потому я расскажу про отца и немного про мать.

Мой отец – глупец, это первое, что приходит в голову, когда я о нем думаю. Мой отец болван, а значит – бог милостив хотя бы потому, что свел его с женщиной под стать. Да, моя мать – идеальная жена для отца – такая же недалекая, примитивная, хоть и привлекательная женщина.

Мои родители идиоты, но люди хорошие. Как и большинство людей в принципе. Дурной характер, темные мысли и злость – спутники людей умных. Мои родители люди добрые, хорошие люди. В этом легко можно убедиться, посмотрев на одну из сцен сразу после моего рождения.