Искажение

Я не собирался по этому поводу расстраиваться или пытаться приобщиться к их игре. Я сел на одну из раскрашенных шин и стал наблюдать. Тогда я заметил в кабине фанерного паровоза дикого зеленого цвета, но с красной трубой девочку с длинными черными кудрявыми волосами и, что поразило меня больше всего, в медицинской маске до самых глаз. Очков не было, глаза ее были нормальными, но эта маска… Девочка сидела почти не двигаясь, время от времени поднимала руку и словно дергала за какое-то невидимое устройство; до меня доносилось «чух-чух-чух уууууууу». Я разволновался и подошел к паровозу. Отец внимательно следил за мной, но я уже говорил, что он глупец, и не остановил меня. В очках, маске и капюшоне толстовки я не мог открыть глаз полностью и увидеть в верхних миражах, что произойдет. Девочка заинтересовалась моим внешним видом и на карачках вылезла из паровоза. Мы молча стояли и смотрели друг на друга. Я протянул руку и стащил маску с ее лица. Оказалось, что от подбородка до носа у нее ярко-розовое родимое пятно. Мне понравилось. Она не смогла бы стать частью человеческого пятна никогда, как и я. Мне понравился цвет этого пятна, плавные края и то, что она тоже немного похожа на ниндзя. Я в свою очередь сорвал с «лица» очки и маску, скинул капюшон и полностью открыл глаз. Я видел в верхних миражах, как через десть секунд закричит девочка. В миражах нет звука, но по ее перепуганному лицу и открытому рту я понял, что она заорет. Я видел, как бросились к своим мамашам остальные дети, видел, как ко мне рванул отец, но изменить ничего уже было нельзя.

Когда отец вел меня домой, я понял, что еще мне понравилось в пятне той девочки – цвет. Этот цвет был похож на мои верхние миражи – бесчисленные градации розового, словно смотришь на мир через светофильтр.

В тот день они ругались. Я любил их ссоры, они всегда заканчивались примирением. Такие глупые мои родители и предсказуемые, но так подходили друг другу. Повезло этим двум все-таки встретиться.

Полностью открыв глаз, я сидел в своей комнате и погружался в верхние миражи. Вот что-то отец говорит матери на кухне, а в миражах та уже машет руками, отворачивается. Вот отец ставит чашку с чаем на стол, а в мираже у чашки разбивается дно, на кухне мать сказала: «А поаккуратнее нельзя?» В верхнем мираже отец смахивает осколки на пол. К шести годам, наслаждаясь вот так своим розовым отражением реальности, я научусь выделять нужные мне в моменте участки миражей, фокусироваться на них. Я смогу почти в упор смотреть на двух разговаривающих людей. Тогда же я научусь читать по губам, наблюдая за отцом и матерью в миражах и тут же прислушиваясь к тому, что они скажут внизу под миражами.

После случая на детской площадке нам пришлось переехать. Квартиру, в которой жили, сдали, добавили к этим ежемесячным деньгам еще столько же, сняли квартиру в престижном районе Москвы – у метро «Третьяковская» в доме впритык за церковью. Как сказал тогда отец: «Всегда хотел жить в центре».

Несмотря на то, что ежемесячная плата за квартиру была внушительной, само жилище представляло собой печальное зрелище. Старый полуразвалившийся дом с немного подштукатуренным фасадом. Плохие канализация и водопровод, запах сырости и затхлости в подъезде, несуразная планировка, зато центр.

После переезда с моими родителями произошли положительные перемены. У матери появились новые платья, они чаще стали уходить гулять по вечерам. Отец как-то приосанился, немного схуднул и стал выглядеть благороднее, что ли. К нам стали приходить в гости какие-то люди, и образовалась даже пара дальних родственников, проездом гостивших в Москве. Отец с матерью радушно приняли их, позволив остаться на несколько дней: «Ну не в гостиницу же вам, от нас тут вон до Кремля рукой подать», – с некоторой томностью в голосе говорила мать. «Да тут по Пятницкой можно часами гулять, красиво и Третьяковка под боком, что этот Кремль», – с благородной усталостью в голосе говорил отец. Я стал думать, что мои родители куда глупее, чем мне представлялось ранее.

Мне тоже нравился этот район. В основном из-за того, что тут не было ни одной детской площадки, а людей много и все такие разные: туристы, праздношатающиеся, какие-то неформалы, романтические особы и прочие, все это человеческое пятно растекалось по улицам, переулкам, закоулкам и становилось для меня лучшим камуфляжем. Я и вправду среди них был невидимым ниндзя, никто не обращал внимания на ребенка с закрытым, точно у человека-невидимки, лицом. Моей любимой одеждой стали: маска – та, где белым нарисован череп, нижняя часть с дырками вместо носа и безгубым оскалом, несколько толстовок «худи» разных цветов и темные джинсы с моднейшими кедами. По зиме к этому добавлялась теплая куртка и вместо кед теплые ботинки. Вся эта одежда росла вместе со мной. Вещи, ставшие маленькими, выкидывались, покупались такие же большего размера. В восемь лет я получил замечательный подарок от Алены Сергеевны, он изменил мою жизнь, подарил столько свободы, сколько я себе до этого не представлял. Мотоциклетный шлем.