Искаженная демократия. Мнение, истина и народ

На протяжении своей долгой и славной истории демократия не раз доказывала свою удивительную изобретательность, разрабатывая институты и процедуры, которые могут решать проблемы, выдвигаемые демократическим политическим процессом принятия решений. Достаточно упомянуть несколько хорошо известных примеров: Афины справились с «тиранией собрания», регулируя процесс предложения и обнародования законов посредством некоторых сложных процедур, известных как graphe paranomon (жалоба на противозаконие); в XVIII веке американские колонии создали конституционные соглашения, чтобы установить для себя политический порядок, основанный на согласии и одобрении представителей, достигаемыми голосованием; в XIX веке европейские либеральные государства усовершенствовали представительное правление так, чтобы оно могло вобрать в себя демократическое преобразование суверенитета в крупных территориальных государствах; после разгула тоталитарных и диктаторских режимов, основанных на консенсусе, конституционные демократии после Второй мировой войны смогли ограничить власть выборных представителей большинства за счет разделения властей, верховенства закона и партийного плюрализма, то есть за счет применения комплексной стратегии институциональных инноваций, имевших как юридический, так и политический характер. Короче говоря, демократия пережила трудные времена и обстоятельства благодаря своему удивительно плодотворному воображению и способности к инновациям в сфере институтов и норм.

Сегодня гегемония homo videns (человека смотрящего) и радикализация демагогических мнений представляются симптомами дисфункции, которая распространяется телевидением и новой, более изощренной информационной технологией. Конечно, информационно-коммуникационные технологии дают обычным гражданам удивительные возможности, позволяющие получать больше знаний и больше участвовать в общественной жизни (один из современных мифов провозглашает существование виртуальной республики и интернет-агоры, подходящих для новых типов социальной драмы и критики)[26]. Однако нет добра без худа, и именно на это противоречие теория демократии должна обратить внимание. Сегодня опасности для демократии возникают в сложном мире формирования мнений, в универсуме средств, в которых заключена косвенная власть идей, создаваемых и воспроизводящихся свободой слова, свободой прессы и свободой собраний. Эти опасности, как мы уже говорили, возникают в форме плебисцитарной идентификации масс с публичным лидером и в форме популистских претензий на представление всего народа в качестве однородного единства ценностей и истории. Эти акты утверждения народного суверенитета, выглядящие весьма самоуверенно, в действительности являются тревожным феноменом политической пассивности и покорности граждан, меняющих физиогномику демократии.

Согласно плебисцитарной теории, пассивность большинства является фатальным следствием всех форм демократии, как прямой, так и представительной, поскольку демократия – это политическая система, которая на структурном уровне состоит из активного меньшинства и восприимчивого большинства, которое научается «повиноваться и соглашаться с благими намерениями ответственных лиц»[27]. Демократия становится апатичной не из-за выборов как таковых (собрания в античных демократиях управлялись немногочисленными риторами, а граждане в них часто не участвовали). Апатия или массовая пассивность свойственна этому режиму, выступая внутренне присущим ему качеством, поскольку, как утверждает железный закон олигархии, политика – это искусство меньшинства, а не большинства. Однако привычка людей к «подчиненности» доходит до крайности вместе с представительной демократией, поскольку в этой системе голос полностью вытесняется зрением и слухом, которые являются основными «пассивными органами чувств» и единственным способом выражения присутствия граждан в непрямой политике. Современные граждане – это аудитория, а представительная демократия – это демократия зрителей[28]. С точки зрения современных сторонников плебисцита, эта траектория говорит о достижении демократией совершенного состояния. Однако было бы странно утверждать, что эпоха Сильвио Берлускони соответствует полной реализации внутренней природы демократии, если только не считать последнюю тождественной зрительскому скудоумию большинства, завороженного зрелищем, разыгрываемым меньшинством. Прикрываясь обещанием объективного реализма и бесстрастного понимания, плебисцитарная теория демократии предлагает нам перевернутую логику, в которой то, что происходит, становится рациональным уже в силу того, что оно свершилось.