Исход

Это была старая тема их разговоров, он старательно ее поддерживал, хотя хотел сказать совсем другое. Он хотел сказать, чтобы она не так сильно выказывала на людях свое горе, всем сейчас трудно, и нельзя носиться с одной своей бедой, как она ни велика.

— Когда уходите? — Глушов поправил Вере отогнувшийся воротник. Вера знала, что отцу известны и день и час.

— Завтра, с рассветом, папа. К вечеру выйдем к Верховскому лесозаводу. Мы, папа, с Лопуховой вдвоем идем.

— Будьте осторожнее. Зона очень опасная.

— Я знаю, папа. Павла там проходила уже два раза.

— Прежде всего для нас и опасны старые тропы…

Вере нужно было идти, собираться, получить еще инструктаж у Кузина, но отец опять удержал:

— Зона очень опасная. Там в деревнях много немцев, конечно, в основном строители, но не может быть, чтобы среди них не работало ГФП[1]… Самое опасное на вашем пути — Покровский район. Нашим за последнее время туда удалось проникнуть только однажды. Вы хорошо изучили все неудачи?

— С нами проводили инструктаж Трофимов, Кузин. Несколько раз. Из этого мы уже сами поняли, чего можно ждать. Слушай, папа, кто все-таки такой Батурин?

Глушов, не отводя взгляда, моргнул.

— Я знаю то же, что и ты. Меня волнует все-таки… Почему должна идти ты?

— А почему другой? — нетерпеливо перебила Вера. — Все-таки я говорю по-немецки, это тоже может пригодиться.

— Ты меня не так поняла, — сказал Глушов. — После того, что с тобой было, ну… после твоей болезни…

Она шагнула к нему, обняла и ткнулась ему губами в щеку.

— Вера, Вера, — сказал он, наконец, то главное, о чем давно хотел сказать. — Ты же смотри, береги себя, я ведь тогда совсем один останусь… Ну, хорошо, хорошо, иди, иди… Ты лучше подумай, Веруша, о своем Николае. Если с тобой что…

— Перестань! — неожиданно резко оборвала она. — Ты всегда отыскиваешь у человека самое больное, цепляешь за крючок, чтобы по-своему повернуть, — увидев его лицо, она замолчала и не сразу попросила: — Папа, ну, прости, сама не знаю, что говорю. Папка!

Он стоял бледный, с поджатыми губами, и старался не глядеть на нее.

— Ты меня прости, папка, — я злая стала. — Она помялась. — Говорят, немцы к Волге вышли, Сталинград взяли. Если они к Уралу прорвутся, наверное, конец. И знаешь, говорят, что наши это скрывают. Может, что известно, папа?

— Фашистская демагогия, вот что известно. Чистейшей воды. У нас сводки каждый вечер Соколкин принимает. Бои идут в Сталинграде, дочка, не дальше, это еще не значит, что Сталинград взят. Черта с два!

Он был рад перемене разговора и говорил сейчас громче обычного, она зацепила в нем то, что он знал за собой и с чем старался бороться в себе: этакое стремление знать о человеке все, все, до последней черточки, а для какого черта? Именно, для какого черта? На всякий случай. Не всегда удавалось задавить в себе это, Вера тут права. Но ведь не по отношению к собственной дочери, какая чушь!

Он ничего не сказал о приказе, полученном на днях через подпольный обком, где требовалось во что бы то ни стало усилить борьбу в тылу врага, что положение на фронте складывается тяжелое и наступил один из тех моментов, когда на карту поставлено все и с той и с другой стороны. Вот уже третий месяц носится в воздухе это слово «Сталинград», немцы три или четыре раза сообщали об его взятии и развернули в то же время грандиозное строительство укреплений здесь, в глубоком тылу, по правому берегу Ржаны, согнали все трудоспособное население окрестных сел и городов.

Глушов глядел на дочь и думал, что вот пойдут они, две женщины, и будут там работать на строительстве укреплений и попытаются связаться с русскими инженерами, если они там есть, или прорабами и через них как-то раздобыть планы хотя бы отдельных районов, а может, если повезет… Но может ведь и не повезти. Можно не понравиться конвоиру или чересчур приглянуться ему… Нет, лучше об этом не думать.