Исход

Из сеней вышла хозяйка, покосилась на Батурина и понесла корове пойло, тяжело перегибаясь с ведром в одну сторону. Она осторожно выбрала место, чтобы не перекосить, поставила ведро, открыла дверь сарая, выпустила некрупную пузатую коровенку, поболтала в пойле рукой, чтобы привлечь ее внимание. Корова подошла, шумно нюхнула, нырнула мордой на дно, к гуще, и хозяйка хлопнула ее ладонью по спине.

— А ну, Бурка, не балуй, я тебя!

Корова, выудив вареную свеклу, вытянув голову, тщательно пережевывала, с морды стекала вода. Батурин поймал себя на том, что ему интересно смотреть, раньше это прошло бы мимо него незамеченным и вообще раньше все, кроме него самого, казалось ему нестоящим, второстепенным, война словно перевернула в нем все прежние основы.

24

Ночи становились темнее и все удлинялись; и усиливались сухие, к утру, жесткие морозы. Рогов ворочался, вздыхал: «Бока болят; сроду столько не приходилось спать». Он скучал; днем можно было перекинуться в карты, сходить погреться в хозяйскую половину.

Наутро Артюхин должен был ехать в город с дровами и уложил воз, экономно, по-базарному; все-таки на этот раз он, несмотря на шутки Батурина, думал продать дрова и не попасться немцам. Но уже в полночь Артюхин, торопливо впотьмах нащупав Батурина, разбудил его:

— Вставайте… гости пожаловали! Слышишь?

Прислушавшись, Батурин ясно услышал голоса, ржание коней, возгласы.

— Они все на санях, саней сто будет. И кони хорошие. Пулеметов пять или шесть. Значится, Федота Рокосеева взяли, отъезжать скоро будут.

Батурин хотел будить ребят, но они уже все стояли, одетые и готовые.

— Куда же направляются эти гости? — спросил Батурин.

— Не знаю. — Артюхин вздохнул. — Может, значится, куда Федот Рокосеев говорил, а может, изменения у них есть.

Решение нужно принимать мгновенно, не сходя с места, и Батурин точно вернулся после долгого и утомительного путешествия в приятную, удобную обстановку. Он не чувствовал сердца, его словно не было. «Рацио, — сказал он себе с удовольствием. — Лишь бы ребята не подвели, — сказал он себе опять, по-прежнему не чувствуя сердца. — Анархист ты, брат, это тебе давно говорили. Но ничего. Ребята хорошие».

— Емельян Прохорович, — сказал он, — одолжи-ка нам своего конька. Живы будем — сочтемся.

— Можно, я запрягу, товарищ Батурин? — не дожидаясь согласия Артюхина и опережая Скворцова, вызвался Юрка.

— Я сам запрягу, — недовольно проворчал Артюхин, ему было жалко мерина, конечно, думал он, чего им жалеть, не свое, но понимал, что говорить не след. — Кто-нибудь пусть дрова поможет скинуть. Во что я запрягу? У меня одни сани.

— Шесть человек потянет?

— Это мерин-то? И делать нечего, — с гордостью уронил Артюхин. — Давай-ка, хлопец, пошли со мной, — позвал он Юрку и вышел, а Батурин, нашарив на досках портсигар, торопливо досказал остальным свой план, они по одному выскользнули во двор; мерин уже стоял в оглоблях, была сплошная темень, и только слышался с улицы приглушенный говор.

— Слушай! — толкнул Артюхин Батурина в бок и прошептал: — По-германски, значится, тоже талдыкают, слушай.

Мимоходом огладив спину мерина, он с помощью Рогова открыл ворота.

— Ну, прощевайте, — громким шепотом сказал Артюхин. — Коня берегите, — добавил он, хотя и знал, что никто не будет думать о его мерине, о себе-то подумать некогда.

— Веретенников, — сказал Батурин, — бери лыжи и до рассвета провожай нас позади. А с рассветом отваливай — и в отряд. Будешь знать направление. К рассвету что-нибудь прояснится.

— У них, наверное, какой-нибудь порядок движения есть, — предположил Скворцов. — Не попасть бы впросак.

По всему поселку слышались возгласы команды, кто-то залихватски засвистел, кто-то выкрикнул: «Э, Сидоров, черт! Где ты? Пошли!»

— Вряд ли. Не на параде, в такую темень, — бросил Батурин в ответ и скомандовал: — Садись, ребята. Пошли и мы. Пока суд да дело, многое узнаем. А ты, Веретенников, когда все проедут, следом. Мы постараемся где-нибудь в конец затесаться.

Мерин тронул с места, остановился на мгновение и пошел, по всей улице с гиком и посвистом мчались упряжки, и вдруг дико, по-разбойничьи, так, что Скворцов и Юрка, державший вожжи, вздрогнули, Батурин заорал:

— А ну-у, поше-ел, хороша-ая, поше-ел, э-эх!

Вырвались за поселок в общей массе, только слышался скрип снега под полозьями.

— Видать, весело нам сегодня будет, браты, — сказал Рогов, дыша себе в воротник. — Порезвимся, как солнышко встанет.