Исход

Нет, Кашкин сейчас будет выжидать и на встречу без каких-то предупредительных мер не пойдет; сотканная им непрочная паутина в любую минуту может порваться. Кашкин под особой защитой у полковника Эрлингера, вот негодяй, куда сумел пролезть, здесь одно неосторожное движение — и прихлопнут, как муху. Нельзя и примерно предвидеть последствия, это пока только цветочки… Сейчас бы два-три дня отдыха, где-нибудь на безлюдье с удочкой, без мыслей глядеть на поплавок, на воду или очутиться в Большом зале консерватории на концерте. Валя старалась развить в нем художественный вкус, пробудить чувство прекрасного, к которому он, признаться, довольно глух. Впрочем, это не совсем так, Батурин любил красивые вещи, одевался всегда тщательно и со вкусом. Просторную квартиру на Маросейке, которую они получили незадолго перед войной, Батурины обставили красивыми дорогими вещами; не то чтобы он дорожил ими, нет, но он считал, что сама вещь должна говорить за себя. Валя высмеивала в нем эту черту, называя мещанством. Забравшись с ногами на письменный стол (это была одна из ее привычек) она критически оглядывала мужа: «Не понимаю, Вася, столько мышц, столько мускулов — где тут разместиться эмоциональным клеткам? Сплошная плоть и рацио! — и добавляла решительно: — Мы идем сегодня слушать „Симфонические танцы“ Равеля».

И Батурин шел, сам удивляясь своему послушанию, он был, что называется, под каблуком у своей маленькой, незаметной с первого взгляда, воинственной Вали, особенно маленькой и незаметной рядом с ним — с элегантным, атлетически сложенным. Сидя в освещенном зале консерватории (его всегда раздражало это освещение и казалось нарочитым), он старался не скрипеть креслом и не мешать Вале. По профессиональной привычке не глядя по сторонам и охватывая большое количество лиц вокруг себя, он удивлялся их волнению и напряженному вниманию, с которым они слушали игру оркестра, ему казалось, что все они притворяются и напускают на себя значительный вид, чтобы не ударить в грязь перед соседями. И Батурин, сдерживая глупую, так некстати просившуюся наружу улыбку, припоминал одну из шутливых заповедей, ходивших в спецшколе среди курсантов по этому поводу: «Как можно чаще наклоняйся к своей жене или спутнице и громко объясняй ей содержание произведения, состав оркестра, имя композитора, чтобы окружающие знали, с каким культурным человеком им выпало счастье сидеть рядом… Впрочем и пассивное наслаждение искусством не должно оставаться незамеченным. Откинься на спинку кресла и закрой глаза, отдавшись во власть музыки, однако внимательно следи, чтобы твое наслаждение не перешло в громкий храп».

Батурин и сейчас громко засмеялся, спугнув сидевшую на пыльном цветке герани муху.

Нет, кроме шуток, нигде ему так не было хорошо, как на этих концертах, постепенно он и сам втянулся и пристрастился к ним — нигде так не думалось, как в этом зале, полном напряженной взволнованной тишины.

Два дня отдыха, и обязательно пришло бы решение, какой-нибудь совершенно неожиданный ход. Батурин резко отодвинулся от окна и повернулся к дверям на негромкий стук.

— Входите, входите, Геннадий Иванович. Наконец-то! Ну, что нового? Выкладывайте сразу.

— Вот, возьмите, я принес вам сигареты. — Машинский, не глядя на Батурина, сел к столу, распустил галстук. — Понимаете, новости есть, скверные.

Тщательно разминая сигарету, он закурил, осторожно стряхнул пепел в пепельницу, поморщился от духоты.

— Давно хотел вас попросить, Машинский, сделать вентиляцию в этой мышеловке. По ночам совершенно задыхаюсь. Вы куда?

— Одну минутку, я сейчас.

Машинский вышел, вернулся с полотенцем и, обернув им руку, осторожно выдавил верхнее стекло в раме.

— Видите, все в порядке. — Он вытащил несколько осколков, оставшихся в раме, аккуратно завернул в газету, положил у порога и, отряхнув руки, сел докуривать.

— Рассказывайте, — поторопил Батурин.

— Стало известно, что на Ржанщине немцы провели удачную операцию против партизан. По сведениям, полностью разгромили один из крупных отрядов — Первый Ржанский.

«Вот что… Вот и ягодки. Ах, Трофим, Трофим, — от неожиданности несколько оторопело и с тоской подумал Батурин, — вот когда тебя прищучило. Не может быть, чтобы полностью, быть этого не может».

— Потери? — спросил он Машинского.

— Сведения пока только немецкие, вот. — Машинский вытащил из кармана пачку немецких газет.

— Спасибо, положите, посмотрю.

Он отошел к прямоугольному окну, полностью загораживая его своими широкими плечами. Машинский скрипнул стулом.

— Не уходите, Машинский, — глухо сказал Батурин. — Вы связываете это с Кашкиным?

— Несомненно, — пухлый рот Машинского был плотно сжат.

— Так, — неопределенно протянул Батурин, вскрывая сигареты — тонкий аромат хорошего табака шел от пачки. Он машинально взглянул: Будапешт, ах да, Будапешт, легкие сигареты, для офицеров. Спасибо, Машинский, действительно очень приятные сигареты. Нужно попросить его достать еще пару пачек в дорогу. Высыпать табак из сигарет в кисет и курить. Конечно, в пачках брать не стоит. Так, дальше, что он тянет, что там еще?