Исход

Провожая ее до дверей, Анджела сказала:

– Насчет не пропадать – я серьезно. Ты могла бы пожить у нас.

– Спасибо. Я запомню.

«От счастья люди становятся гораздо милее, – думала она, спускаясь в лифте. – Интересно, что оно сделало бы со мной?»

Она решила дойти до отеля пешком – болтать с таксистом ей не хотелось. Предложение Анджелы поговорить с Эрлом пробудило болезненные воспоминания. Эрл психиатр, как и доктор Шмидт, думать о котором по-прежнему было мучительно. Поначалу он казался просто находкой: седовласый старик с усами, проницательными темно-карими глазами и темными подглазьями. Она ходила к нему в сумрачную квартиру на нижнем этаже, где он принимал пациентов. Там было холодно, дневной свет туманом просачивался сквозь грязный тюль на окнах. Но доктор казался таким мудрым, таким добрым, и он на самом деле внимательно выслушивал ее – до сих пор подобного чувства у нее не возникало, с кем бы она ни пыталась говорить. Она сидела в довольно жестком кресле, он – напротив нее, в таком же, между ними стоял маленький и шаткий круглый столик. Появлением доктора Шмидта в своей жизни она была обязана не Стелле, хотя именно она первой предложила такое решение, а Полли и Клэри, кто-то из друзей-австрийцев которых водил знакомства в подобных кругах. Луиза попросила их поспрашивать «для одной моей подруги», Клэри в ответ метнула на нее быстрый взгляд, но промолчала. И вскоре после этого кто-то из них позвонил ей и продиктовал телефон и адрес доктора Шмидта. Узнав, что она намерена ходить к врачу, Майкл явно обрадовался.

– Отличная мысль, – сказал он. – Это поможет тебе во всем разобраться, дорогая.

– А если он пожелает увидеться с тобой? – спросила она.

– Да нет, пожелает он вряд ли. По-моему, это маловероятно.

Так или иначе, она позвонила.

– Как вы узнали обо мне? – спросили ее.

Она упомянула об австрийце.

– А, вот так! Это мой близкий друг. – Голос с иностранным акцентом потеплел. Он сразу же назначил ей встречу.

Поначалу она не знала, что сказать, сидела, скручивая и сжимая на коленях собственные пальцы, и смотрела поверх его плеча.

– Вы нервничаете, – отметил он. – Это естественно. Вы ведь не знаете меня.

– Я не знаю, с чего начать.

– Можете начать с чего угодно. Расскажите мне, какие ощущения вызывает у вас собственная жизнь.

После этого оказалось, что находить верные слова ей не составляет труда. Поначалу она очень боялась, что он сочтет ее испорченной и никчемной, если она будет откровенной с ним, поэтому старалась какой-нибудь репликой упредить превратные суждения. Чем-нибудь вроде «так что, как видите, я даже не хотела иметь ребенка, хотя и понимала, что Майкл может погибнуть». Или про свою связь с Рори: «Как видите, я изменила Майклу примерно через два года после того, как мы поженились». Очертя голову она продиралась сквозь свои провинности, перечисляя их не в хронологическом порядке, а скорее по степени тяжести. И пристально наблюдала за ним в ожидании хоть какой-нибудь реакции, но выражение внимательного интереса на его лице оставалось неизменным. Она приходила к нему дважды в неделю на час и после первых двух-трех сеансов начала с нетерпением ждать, когда же он вынесет вердикт ее жизни и объяснит, что делать дальше. Но этого все не случалось и не случалось: иногда он задавал вопросы, но и только. Она начала раздражаться, и когда недель через шесть после первого сеанса он спросил – ни с того ни с сего, без всякой связи с тем, что она рассказывала, – в каких она отношениях со своим отцом, в ней что-то лопнуло.

– Почему вы просто задаете мне вопросы? Почему не объясняете, что делать? Мне все равно, даже если вы считаете, что я поступала дурно, – потому что это я и так знаю. Почему вы не говорите, что думаете?

Долгое время он смотрел на нее молча. Потом улыбнулся.

– Я здесь не затем, чтобы вас судить, – сказал он. – По-видимому, в вашей жизни и без того хватает судей, начиная с вас. Еще одним из них я не стану.

– Так что же… чем же тогда заняты вы?

– Я здесь, чтобы слушать. Чтобы вы могли выложить то, что у вас на душе, и рассмотреть, что нашлось там. Если бы я говорил: «Вот это хорошо, а это дурно», вам стало бы трудно выкладывать все подряд. По-моему, вам и так нелегко.

– Да ну? – Ей становилось страшно.

– Мне кажется, вы до сих пор так и не рассказали мне, отчего вы особенно несчастны и что сильнее всего тревожит вас.

– Да.

– Дышите, – сказал он. – Дышать полезно.

Она сделала выдох.

– Я не рассказала вам, я не рассказывала никому. Один человек знает, что это было, но я не рассказывала ей, каково пришлось мне, потому что для меня это невыносимо. Это приносило мне столько несчастья, грусти, горечи, и это продолжалось так долго, что в конце концов казалось, что какая-то частица меня умерла, будто я уже больше не испытываю никаких чувств – ни к тому случаю, ни к чему-либо еще, – у нее перехватило горло, она судорожно сглотнула. – Это был такой ужас! Такой кошмар! А я так любила его!

– Любить своего отца – это естественно.