Исход

Он дождался, когда поезд затеряется в дали, и побрел обратно к зданию станции. Дождь прекратился, спустились холодные серые сумерки.

Он привез машину на ферму, поставил во дворе и потащился к фургону. Оливер встретил его с привычным вежливым воодушевлением. Кристофер зажег лампу, открыл дверцы печки, сел в ее кресло. Его книги, посуда – все, что было в фургоне, все, к чему она прикасалась, преобразилось, как преобразился и он, проделав путь от ликования до отчаяния. Если бы только он не сказал ей, если бы не выпалил бездумно все разом просто потому, что поезд еще не пришел, если бы он этого не сделал, он и дальше мог бы цепляться за свое удивительное счастье, испытывать новое, необычайное чувство любви, которая могла оказаться взаимной. В итоге, конечно, ему пришлось бы узнать, что она любит какого-то кретина, который не любит ее, но узнать об этом так сразу означало, что его чистая радость длилась самую малость, в то время как теперешней безысходности он не видел конца. Ибо что он предложил ей? Все, что он сумел сказать, – что он изменится: будет жить где-нибудь в другом месте, заниматься чем-нибудь другим, – туманные, жалкие обещания, за которыми ничего не стоит. Ему вспомнилось, как она спросила: «Неужели у тебя здесь нет никаких друзей?», и сообразил: упомянув про Оливера, она уже поняла, что нет. Он и не жил, как полагается – просто убегал от всего, чего не мог вынести, и мало чем заменял невыносимое. Кто же полюбит такое? Ему двадцать три, а в жизни он не сделал абсолютно ничего. Он вспомнил другие ее слова: «Ты должен хотеть чего-то, чем бы оно ни было, или из твоей затеи ничего не выйдет». Ну а ему хотелось только одного – Полли, любить ее, все время и во веки веков, и жить ради нее. «Нельзя просто взять и решить что-нибудь только потому, что ты считаешь, что так должно быть – у тебя не будет лежать к этому сердце», – сказала она. В каком-то смысле, думал он, она отдала ему его собственное сердце, и речь не о том, как сильно оно теперь болит.

Только тогда он заметил, что Оливер, встав на задние лапы и опираясь передними на подлокотник его кресла, слизывает слезы с его лица. Когда в глазах прояснилось, он увидел картонную коробку с чайным сервизом, который собирался отдать ей, для чего и поставил у двери фургона, – она стояла прямо на виду, но он совершенно забыл о ней. Если бы он отдал его сейчас, чем она сочла бы этот жест – взяткой, попыткой подкупить ее? Но что она подумала бы, неважно: он купил сервиз просто потому, что тот понравился ей, и ему захотелось подарить ей то, что ей нравится. Все равно он отдаст ей сервиз. Оливер сел, тяжело привалившись к нему и взглядом светящихся карих глаз изливая чувства. Люди потешаются над собаками, считают их не в меру чувствительными, а эти чувства – просто составляющая их любви, думал он позднее, забираясь в мешок, где спала она, и кладя голову на ее подушку. От чувствительности мало толку, если, кроме нее, больше ничего нет, но по своему опыту и от Оливера сейчас он уже знал, что на самом деле есть.

Оливер дождался, когда он задует свечу, и устроился в своей обычной позе, плотно прижавшись к другу, спиной к его животу, головой на плече, – бастион, укрытие от отчаяния, которое в противном случае было бы всепоглощающим.

* * *

Все утро грузчики в фартуках тяжело топали от своего фургона и обратно, таская мебель, отобранную для нового коттеджа, и Сид помогала Рейчел разбираться, что куда. К одиннадцати часам самый габаритный груз был уже расставлен: один из роялей, напольные часы (двое), громоздкие гардеробы из красного дерева (три), бюро Дюши, громадный двухтумбовый письменный стол Брига, кровати, обеденный стол, туалетные столики, стулья – на ее взгляд, невероятное количество, диван, швейная машинка Дюши и граммофон, книжные шкафы Брига – застекленные, из древесины кальмии. Сид хотелось, чтобы Рейчел присела отдохнуть, пока грузчики пьют чай с булками у себя в фургоне, а Рейчел – осмотреть сад и решить, можно ли хоть как-нибудь привести его в порядок перед приездом Дюши. Поэтому они вышли на пронизывающе холодный ветер. Сад был таким крошечным, что, по ее мнению, они могли бы осмотреть его и прямо из дома, в окно. Он имел прямоугольную форму; квадрат газона с мокрой высокой травой окаймляла заросшая сорняками дорожка, посыпанная гравием, поодаль чернели узкие клумбы с остатками ромашковых астр, почерневших от заморозков, росло несколько папоротников и старая груша. Сад окружала низкая и черная кирпичная стена, в дальнем углу нелепо приткнулся сарай-развалюха.

– Нам хотя бы скосить траву до их приезда! – сказала Рейчел. – Послушай, ты не могла бы дать мне на время свою газонокосилку?

– Могла бы, но такую траву она не возьмет. Сначала надо пройтись по ней ручной косой. Пойдем в дом, дорогая, я же вижу, что ты мерзнешь. А вон и нарциссы – смотри!