Исход

Девушка сказала, что друзья – одно дело, а Сид лгала ей, притворялась, будто Тельма – так ее зовут – единственная любовь всей ее жизни.

– А потом она сказала… сказала… такой ужас… что едва я вернулась в Лондон, как ее выгнали из дома Сид, из ее жизни, даже не предупредив заранее. Я ничего не понимала, не знала, почему она так взволнована, хуже того, понятия не имела, почему Сид так жестоко обошлась с ней. Но когда я сказала, что должна же быть какая-то причина – не то чтобы она мне понравилась, но я ей посочувствовала, – она вдруг закричала мне в лицо: «Вы! Вы и есть причина!»

Она взглянула на Арчи, и он понял, каких усилий ей стоит продолжать.

– Она принялась рассказывать о них с Сид, обо всем, что они делали вместе… – Медленный и мучительный румянец проступил на ее лице. – Не могу это передать. Слишком все было ужасно. Я просила ее уйти, но она не уходила. Я сидела и боялась встать – то есть боялась, что не смогу встать, если попытаюсь… – Ее голос угас, она умолкла и сглотнула, будто боролась с тошнотой. И продолжала судорожно сглатывать, уставившись на свои колени.

Ему хотелось сказать, что он-то знает, как страшна ревность, что он уверен: Сид любит ее, а эта девушка, судя по ее рассказу, дрянь и, наверное, лжет, или, по крайней мере, преувеличивает, но что-то заставило его удержаться от таких слов. Вместо этого он спросил:

– Как же вы отделались от нее?

– Мама позвала меня сверху. Как только девушка поняла, что мы не одни в доме, она встала, сказала, что сочла своим долгом обо всем сообщить мне, предупредить меня, – вряд ли я захочу, чтобы Сид погубила мою жизнь так, как погубила ее. И как ни странно, сказала… – в этот момент ее отвращение приобрело презрительный оттенок, – что ей было жаль расстраивать меня. Но по-моему, ни о чем она не жалела. Сказала, что не надо провожать ее, но я все-таки дошла с ней до двери, сказала: «Больше не приходите сюда никогда» – и захлопнула дверь за ее спиной. – Ее глаза снова наполнились слезами. – Теперь вы понимаете, почему я видеть не могу Сид… вообще не могу говорить с ней.

Пора было везти ее к остеопату.

В машине она сказала:

– Спасибо, что выслушали меня. Теперь, наверное, будет легче. Но это только для вас. Больше ни для кого.

– Конечно.

Пока она была на приеме у мистера Горинга, он позвонил Нэнси – сказать, что он все-таки не сможет встретиться с ней, как было условлено. Она нисколько не обиделась.

Сидя в унылой приемной – четыре стула с прямыми спинками и стопка старых номеров «Панча», – он попытался представить себя на месте Сид или Рейчел и не смог. Он не понимал, что заставило Сид изменять Рейчел, да еще так долго, как не понимал и того, как и почему Рейчел совершенно не в состоянии открыто поговорить с ней об этом. Ясно, что Рейчел потрясена до глубины души и бесконечно унижена чудовищной ложью и скрытностью Сид. И судя по тому как Рейчел описала эту девушку, что могла найти в этом создании Сид, если любила Рейчел? Но он понимал, что ответа на этот вопрос никогда не узнает. Рейчел настолько искренний, честный, несколько наивный человек, что скрывать от всех свой единственный роман ей удавалось лишь ценой огромных, непрестанных усилий. Но едва обстоятельства сложились так, что могли позволить им проводить вместе больше времени (он не сомневался, что и это Рейчел учла, выбирая для своих родителей дом так близко от дома Сид), узнать, что ее предали, да еще услышать об этом от совершенно чужого человека, – поистине потрясение. Неудивительно, что она так расстроена. Любой момент был бы неподходящим для таких откровений, но то, что они практически совпали со смертью ее отца – это уже слишком. С другой стороны, если Сид выгнала ту девушку, то, скорее всего, из-за любви к Рейчел, и если так, их единственный шанс помириться – в готовности Рейчел поговорить с Сид, которая, судя по выражению ее лица и поведению на похоронах, явно не подозревала, что натворила Тельма. Он решил, что попытается по возможности помочь Рейчел понять: разговор с ее возлюбленной неизбежен, и это лучшее, что можно предпринять. «Чужой жизнью я не живу наполовину», – сказал он себе и узнал в этой фразе глубоко личное презрение, сопровождавшее большую часть его внутреннего монолога.

Он сразу увидел, что сеанс лечения прошел успешно: она и двигалась иначе, и выглядела не так напряженно.

– Мне нужно будет приехать еще раз через неделю, – сказала она, – но он сотворил чудо. Позвонки сместились, а он вправил обратно.

– Боль прошла?

– Заметно, но он говорит, я защемила нерв, так что понадобится время, чтобы все стало как обычно. Я все еще чувствую небольшой дискомфорт, но мне уже гораздо лучше. Храни вас Господь, Арчи, за то, что уговорили и привезли меня. Сама я ни за что бы не смогла.

– У вас есть дома какая-нибудь еда?

– О да. Полным-полно. Я приноровилась готовить яйца-кокот. И Дюши их любит, вот мы и будем их есть. Может, поужинаете с нами? – Она заметно встревожилась, и он почти не сомневался, что яиц в доме всего два.

– А я подумывал сводить вас куда-нибудь, – отозвался он, – на ужин посытнее.