Исход

Всю дорогу домой и потом, пока он медленно пил виски и отмокал в ванне, надеясь, что это успокоит его, а потом часами лежал без сна, он думал о них обеих – теперь и о Сид вместе с Рейчел. О месяцах и даже годах во Франции, когда его тянуло к Рейчел, и он знал, что никогда не сможет вернуть ее. Он выдержал и выжил и в конце концов преодолел эту утрату, но лишь потому, что отстранился от Рейчел; он устроил свою жизнь так, чтобы не видеться с ней. А положение Сид бесконечно более мучительно. Его Рейчел никогда не любила, но было ясно, что она любила Сид, так что у них нет причин расставаться: все эти годы Сид любила Рейчел и, в сущности, не видела взаимности. Он понимал, как мог случиться роман с другой, и не испытывал к Сид в связи с этим ничего, кроме жалости. А этот удивительный, удивительно наивный вопрос Рейчел – неужели большинству людей хочется спать с теми, кого они любят? – пролил свет на отношения, о которых на месте Сид ему было бы невыносимо даже думать. Потом – и все три признания, которые сделала ему Рейчел, непрестанно крутились в голове, – она сказала, что никогда не ложилась в постель с Сид, после чего обвинила сама себя: «Наверное, я самый эгоистичный человек на свете». Рейчел, вся жизнь которой всегда казалась ему олицетворением самопожертвования, чьим кредо неизменно, сколько он помнил, было ставить удобства и радость окружающих превыше собственных, теперь придется справляться с осознанием, что человеку, которого любила больше всех, она отказывала в том, чего он больше всего хотел и в чем нуждался. Неужели они никогда об этом не говорили? Явно нет. Но почему нет? Он мог лишь предположить, что Сид, понимая настроения и натуру Рейчел, боялась рисковать тем, что имела. Но почему Рейчел была так настроена – или не настроена? Когда он впервые приехал в Хоум-Плейс, чтобы снова повидаться со всей семьей, и увидел Рейчел, которую когда-то так любил, вместе с Сид, он решил, что теперь ему все ясно: ей нравятся скорее женщины, чем мужчины. Теперь же Арчи догадывался, что Рейчел в ее безнадежной наивности полагала, что любовь к себе подобному – гомосексуальная любовь – означает любовь без секса.

Ему не спалось. Как же она теперь поступит – теперь, когда ей известно, как страдала Сид (хотя откуда ей об этом знать, ведь она никогда не ценила и не понимала, что значат лишения такого рода)? Сид она действительно любила, эгоистичной намеренно не была – хотя вряд ли поставила бы это себе в заслугу. Но сумеет ли Сид принять – при условии, что Рейчел вообще поднимет эту тему – хоть какой-то жест, будь он продиктован чувством вины или полным альтруизмом? Могли найтись, и, в сущности, находились мужчины, способные на такое, думал он, вспомнив истории о мимолетных бездушных интрижках в мужских компаниях, но Сид, не говоря уже о том, что принадлежала к другому полу, к этой категории никак не относилась.

Он встал, заварил чай и уселся в кухне. Мне надо на время отдалиться, думал он. Зачерстветь. Мне нужна собственная жизнь – хоть что-нибудь большее, чем существование по принципу «кое-как удержаться на плаву». Он решил, что сначала надо прояснить ситуацию с Нэнси, а потом для разнообразия вернуться – хотя бы на отдых – в свою французскую квартиру.

Когда он укладывался в постель во второй раз, ему пришло в голову, что можно было бы взять с собой Полли и Клэри. Ни та ни другая в жизни не бывали за границей – неплохо было бы познакомить их с благами Прованса.

На следующий день он встретился с Нэнси в столовой на работе, они пообедали вместе. Он объяснил, почему предыдущим вечером так подвел ее, и она ответила, что все понимает. Спросила, сколько лет вдове, он ответил, что семьдесят девять.

– Бедная старушка! – сказала она. – Должно быть, это ужасно – овдоветь, когда ты уже такая старая.

Он вдруг сообразил, что был так занят Рейчел, что почти не вспоминал о Дюши.

– Она была счастлива в браке?