Исход

– Да, – твёрдо сказал Сикорский, – барыньку твою не люблю.

– Да отчего же?!

– Кто же тебе объяснит, за что любит или не любит… Не люблю и точка!

– Пусть так, хорошо… Но мне-то как быть? Бросить её так, здесь?.. Это было бы подло… А я хочу… я хочу, чтобы всё по-хорошему…

– А всё остальное – не подло?

– Что – всё?..

– По-хорошему – это значит жениться.

– Ну это мы увидим!

– И видеть нечего… Впрочем, твоё дело. Тебе бы, брат, в Питере невесту найти… Все настоящие русские свадьбы играются в Питере, потому что только там женихи и невесты. В Москве – одни родственники. А в Питере – женихи и невесты… Так-то вот… Тебе бы невесту, а барыньку твою – за актёришку выдать. Он-то спит и видит. Стало быть, и он доволен, и она не брошена, и ты свободен… Видишь, как по-умному?.. Но повторяю: дело твоё…

– Легко сказать: «выдать»! Мне об этом и думать некогда – ты и сам отлично знаешь. Да и как же так просто: взять и выдать?.. Так не бывает…

И Садовский вдруг поймал себя на мысли, что эта идея – выдать Ольгу замуж – кажется ему нестерпимой. И дело не в жалком кокаинисте-актёришке, кто бы там ни был на его месте, но думать об этом несносно! Да, случалось, она выходила с Тумановым на прогулку. Но Садовскому и в голову не приходило, что она может увлечься и оставить его ради этого ничтожного комедианта.

Сикорский ещё что-то говорил о Петербурге, о новом Институте и, кажется, о том, что готов хоть сейчас держать экзамены. Но Садовский слушал его вполуха, с тоской вспоминая Ольгу, Туманова и непонятно о чём беспокоясь. «Да что же это, в конце концов, такое?!.» – думал он, пытаясь припомнить или доискаться, в чём же причина охватившего его беспокойства. Но причина ускользала и не давалась пониманию.

– Эй! – воскликнул вдруг Сикорский. – Да ты ревнуешь!.. Стоило заговорить о барыньке, как ты скуксился…

– Вот ещё! – раздражённо возразил Садовский, тотчас понявший причину своего беспокойства и подосадовавший на догадливого приятеля.

– Не-е-е-т! Ты ревнуешь… – прищурился Сикорский. – Я бы сказал, что это скверно, но это твоё дело, и тебе самому разбираться со своей барынькой…

По дороге домой Садовский был мрачен и думал, что дальше скрывать от самого себя очевидное глупо и не нужно – он действительно любит Ольгу. Садовский I не хотел уступать Садовскому II, отчего Садовский II был зол и растерян. Было ясно, что это явилось не вдруг, но он не желал прежде и думать об этом, а разговор в кофейне заставил задуматься.

Проходя Тверским бульваром, он усмехнулся, вспомнив, как совсем недавно – на Благовещенье – здесь стоял невообразимый шум. Подгулявшие ночью купчишки решили, по обычаю, отпустить на волю птиц. Но поскольку подневольных птиц поблизости не оказалось, они согласились отпустить обезьяну, которую купили тут же у тащившегося мимо шарманщика. Очутившаяся на свободе обезьяна немедленно забралась на дерево и, не то с перепугу, не то с радости, принялась скакать с ветки на ветку, при этом тревожно повизгивая. Но нарезвившись в обнажённых кронах, обезьяна соскочила вниз и прямиком направилась к Пушкину. Забравшись на руки к чугунному поэту, она перевела дух, после чего запрыгнула на правое плечо, где и угомонилась, наблюдая, как вокруг собирается гогочущая толпа. Многие из собравшихся указывали на обезьяну и были полны решимости что-нибудь предпринять. К счастью, что именно стоит предпринять, так никто и не выдумал. Зато к памятнику подоспела полиция. Толпу призвали разойтись, а нарушительницу спокойствия с памятника удалось снять. Дальнейшая судьба обезьяны осталась неизвестной. Впрочем, от кого-то потом Садовский слышал, что обезьяну вернули отпустившим её купчикам, что будто бы те и сами явились вызволять свою подопечную из отделения.

Садовский с Ольгой возвращались домой со службы в Страстном монастыре, где давно хотелось побывать Ольге, и стали свидетелями этой трагикомической сцены. Наблюдая за ловлей обезьяны, Садовский сказал тогда:

– Такое время, что даже обезьян арестовывают.

– Почему «даже»? – откликнулся стоящий рядом господин в котелке и дорогом пальто. – Только обезьян и арестовывают.

Садовский не стал ничего возражать господину в котелке, подумав, что такие господа чаще всего оказываются тайными агентами, и увёл Ольгу домой через Трёхпрудный переулок.

В кривом московском переулке было на удивление пусто и тихо. Только Ольгины каблучки звонко цокали, да воробьи трещали, радуясь солнцу. Они шли по солнечной стороне, и Ольга чему-то улыбалась тихой, нежной улыбкой. И вот теперь, возвращаясь из кофейни Филиппова, Садовский нарочно с Большой Бронной свернул направо, в Сытинский, чтобы попасть затем в Трёхпрудный. И здесь, вновь оказавшись в этом кривом переулке, наполненном звуками и бликами, он отчего-то почувствовал себя счастливым.

* * *