Исход

В тот же самый воскресный вечер, когда Адольф Грюнтер стоял и слушал колокольный перезвон, плывший над городом, у полковника Зольдинга был приступ тоски; вначале он хотел поехать в офицерское казино, потом передумал: он уже знал по опыту, бильярд не поможет, и коньяк тоже. Он все время жил в жестких рамках инструкций, его неотступно (по крайней мере, последние месяцы) преследовала мысль, что он не делает самого важного и нужного; эшелоны, госпитали, приходившие на отдых части, военные коммуникации, склады и прочее — все это смертельно надоело ему, и поэтому он охотно занимался, если представлялась возможность, операциями против партизан; в нем подсознательно, цепко жила мысль о своем загубленном незаурядном таланте военного мыслителя, это подтачивало его изнутри и отравляло даже сносные минуты тыловой жизни.

Уже под вечер он вызвал машину и двух солдат и поехал по городу. Он приказал ехать помедленнее; миновав неуклюжее приземистое здание бывшего государственного банка, до революции еще царского казначейства, а теперь — ржанской полиции, Зольдинг вспомнил приглашение штурмбанфюрера Герхарда Уриха поужинать сегодня вместе, но к черту! Урих не умеет пить, и потом — неинтересный человек, на войне, понятное дело, убивают, но к чему об этом так много и подробно говорить?

В одном месте Зольдинг увидел тоненькую девичью фигурку; он откинулся на сиденье, давно он не был среди женщин.

— Стой! — сказал он внезапно, и шофер, резко притормозив, испуганно оглянулся, полковник не любил неожиданностей.

Он остановил машину напротив трехглавой церкви святого Петра, здесь шла вечерняя служба, и из раскрытых церковных врат слышалось негромкое стройное пение. В двери то и дело проскальзывали старушки в темных толстых платках, некоторые с детьми. Зольдинг отвернул обшлаг мундира, до комендантского часа оставалось ровно полтора часа. Чужой и все-таки непонятный мир, чужая жизнь; Зольдинг помедлил и в сопровождении двух солдат вошел в церковь, в духоту, полную старух, нищих и калек. Переход от яркого солнечного света к душному полумраку вызвал тягостное ощущение скованности: подождав, пока глаза привыкнут, Зольдинг снял фуражку. За спиной как приклеенные торчали два солдата с автоматами, он хотел отослать их в машину, раздумал и стал рассматривать священника в тусклой парчовой ризе, с черной бородой и длинной лысиной со лба. Редко горели тонкие, от недоброкачественных примесей в воск чадящие свечи, из-под самого потолка почти вертикально падали отвесные столбы света, Зольдинг поднял голову и увидел во весь сферический купол раскинувшего руки бога, в облаках и молниях, в трепетном окружении святых и ангелов. Он перевел глаза на настенные росписи и сразу уловил непривычное взгляду непокорство тел, что-то более одержимое и фанатическое, чем он привык видеть в костелах.

Священник с самого начала заметил Зольдинга, но службы не прерывал, по церкви прошел шорох, и к Зольдингу повернулось одно, два, три лица, и он, как в церкви ни было тесно, остался один, один с двумя солдатами за спиной, незаметно вокруг него образовалось пустое пространство, и Зольдинг, медленно поворачивая голову, пристально всматривался в молчаливые, суровые старческие лица; были и молодые лица, но все женщины, женщины, женщины, женщины и старики.

— Во-осслави-и-ии госпо-ода бо-ога наше-его-о! — провозгласил нараспев священник, и опять перед Зольдингом оказались одни затылки, немые, каменные затылки, и ему впервые почувствовалась Россия — нечто огромное, безликое, глубинное, существующее отдельно от него; Зольдинг продолжал стоять прямо и неподвижно, с нараставшей в нем тревогой. Здесь все подчинено одному богу, — и невольно порождало спокойствие, безразличие к превратностям судьбы и терпение. Если подчинено богу, то он, Зольдинг, здесь ни при чем, что он может знать о молитвах и просьбах к богу собравшихся здесь людей, и бог ведь тоже объединяет… Зря он разрешил открыть церкви.

Зольдинг стоял, заложив руки за спину, казалось, не падают, а снизу уносятся ввысь столбы света, подпирая распростершего руки по всему подкуполью, беспощадного в своей страсти повелевать бога, и Зольдинг ушел из церкви со смутным, все усиливающимся беспокойством; оно не покидало его и на другой день, когда к нему сошлись и съехались на совещание все русские должностные чины в городе, а также приглашенные командир 67-й охранной дивизии полковник Гроссер, штурмбанфюрер Герхард Урих, начальник биржи труда Лейгер. Зольдинг плохо спал, но вышел выбритый, как всегда, начищенный и подтянутый, ответил на приветствия, присел за стол, перебирая рапорты, донесения, сводки.

Переводчик — красивый молодой малый из русских немцев, стал сбоку, рассматривал свои ногти; после неоднократной тщательной проверки через гестапо Зольдинг зачислил его на должность в комендатуру, ему нравилась молодость переводчика и его здоровье; Зольдинг с каждым днем все больше понимал по-русски, он лишь никак не мог овладеть произношением, и беседы с переводчиком шли ему на пользу.