Исход

На четвертый день Скворцов и Юрка Петлин все еще не выбрались из лесов; мешки их пустели, и оба они к вечеру сильно устали, набили ноги, подошвы горели. Скворцов время от времени начинал тревожиться; задание было сложным, и он не мог себе объяснить, почему выбрал из группы именно этого парня. Ну, хорошо, тот был внуком Егора Ивановича Родина, но это объяснение ничего не доказывало, и Скворцов ясно это понимал. И штаб отряда, и Трофимов, и Глушов, кажется, молчаливо одобрили его выбор: Юрке Петлину недавно сравнялось шестнадцать, в филипповской школе он считался так, очень средним учеником. Он уважительно называл Скворцова Владимиром Степановичем, тщательно, по-школьному, полностью выговаривал отчество, а в общем-то он был неразговорчив; как-то Скворцову пришлось видеть его в бою, на задании, когда со стороны немцев внезапно вынырнули два танка и они утюжили кустарник, и партизаны бесполезно били по смотровым щелям и матерились от ярости. Танки гонялись за людьми, то там, то здесь настигая их, кустарник был в стороне от большого леса, луг и мелкая речонка разделяли кустарник и лес; всякий, кто пытался пробежать это пространство, попадал под гусеницы. Самодельные партизанские гранаты рвались на броне, как хлопушки, — оглушительно-трескучий взрыв, черный дым — стальная махина мчится дальше, подминая кустарник, и порой человеческий мучительный вскрик перекрывает лязганье гусениц и стонущий высокий гул моторов. «Должно же у них когда-то кончиться горючее», — с тупой тоской подумал Скворцов и увидел под кустарником лопоухую голову Юрки Петлина. «Куда? — закричал он. — Ложись!» Не обращая на него внимания, Юрка метался вслед за танком, и пахло гарью, бензином, тяжело пахло горячим железом, голова Юрки исчезла, потом оказалось, он просто споткнулся, уворачиваясь от грохочущего танка. «Мальчишка, дурак!» — сжимал зубы Скворцов, в танке заметили Юрку и теперь охотились за ним, Скворцов увидел, как, вздымая тучи земли, танк вертанулся в том месте, где пропала Юркина голова, и грохнул взрыв, очень громкий взрыв, и потом стрельба совсем прекратилась, танк несколько раз дернулся и остался стоять, и в ту же секунду на его броне на башне оказалась орущая, нелепо размахивающая руками фигура Юрки, башня танка слепо вращалась, а Юрка, удерживаясь на горячей броне, махал руками и орал, по броне защелкали, высекая дымки, пули, и Юрка скатился на землю. Танк дымно и вонюче горел, второй подошел к нему и остановился, немцам так и не удалось снять экипаж с подбитого, второй танк ушел, постреляв для приличия по кустам издали, а Юрка все рвался его догонять и возбужденно рассказывал, как он подбросил самодельную мину под гусеницу и как его шибануло в сторону и ударило о землю, правда, всего на одну минуту, и как потом под ногами щекотно подрагивало горячее железо. Юрка для удобства гонялся за танком босиком и пропорол о сук ногу; он захромал уже позднее, когда все кончилось. Ему промыли рану мочой, завязали какой-то тряпкой, он шел и морщился. Скворцов видел на его глазах слезы.

— Больно же, черт, — сказал он, отворачиваясь, и зло, по-мужски выругался, как бы ставя себя на равную со всеми остальными; Скворцов тоже отвернулся, чтобы не смущать его.

В этом бою погибло пятнадцать человек, четверых тяжело покалечило, у одного были раздроблены ноги, и он уже умирал и надрывно кричал, и все втайне ждали, чтоб он скорее умер, до базы отряда с полсотни верст, он был все равно не жилец на белом свете.

Скворцов знал, почему сейчас в этом трудном задании он не отказал Юрке Петлину и взял его с собой. И все-таки хорошо дышалось в лесу летом, когда лист еще не упал, и земля вся зеленая, и лес зеленый, шумит. Редко к концу дня не бывает ветра, и настойчивый мягкий шум леса успокаивает, как будто вбирает в себя, думать не хочется, а в голову лезет всякая ерунда, вспоминается даже тот высокий эсэсовец, которого приволок недавно из разведки Рогов.

Да, фюрер приказал им воевать — тысячелетний рейх до Волги, до Урала, а там, где шумят сибирские кедры, — русский муравейник, работающий на империю, фюрер приказал, ах, какой гениальный человек фюрер, от ефрейтора до провидца, вершителя судеб мира — хайль фюрер! Нах Остен! Зиг хайль! Ну, нет, в это невозможно поверить, я не верю. За что же меня расстреливать? Я честно служу фюреру и Германии, это мой долг, я солдат. Я служу великой партии в мире, умереть за фюрера — великая честь! Хайль фюрер!