Исход

К еде, кстати, особо выдержанные вина подавать не рекомендуется. Вина достаточно выдержанные, чтобы вступить в пик своего расцвета, пьют не за ужином, а сами по себе, наслаждаясь вкусом и букетом. А к столу подают вина помоложе – лишь бы были хорошими.

А когда читаешь в книжках, как приключенцы находят бочки с винами столетней выдержки и наслаждаются ими в честь победы, то хочется просто оставить историю на совести автора. Или пожалеть пьющих, издевающихся над своими организмами. Вино живет как человек: сначала крепнет, затем взрослеет, вступает в пору зрелости, а потом стареет, слабеет и умирает, превращаясь в нечто, подобное уксусу. Очень многие старые вина, за исключительные цены подававшиеся «новым русским» в ресторанах эры «дикого капитализма», на самом деле были скуплены по дешевке, потому что их пора зрелости давно прошла. Известно лишь совсем немного марок немногих производителей и всего нескольких годов, которые до сих пор не перешли в стадию старения. Самым старым и самым ценным из них считается «бордо» урожая 1945 года, производства Шато О-Брион. В этом есть какая-то мистика, потому что именно до сорок пятого года в этом старом Шато размещался штаб Люфтваффе в оккупированной Франции. И в год освобождения был собран урожай столь уникального винограда, что вино, сделанное из него, до сих пор числится зрелым и нет никаких намеков на старение.

А вино, которое мы пили, было просто хорошим, напоминающим испанскую риоху. Приятное, довольно легкое и при этом уже набравшее достаточную природную крепость. Оно прекрасно сочеталось с острым креольским блюдом и делало мир вокруг еще немножко приятней и веселей.

В зале стоял шум голосов, слышались звяканье приборов о тарелки, временами смех, тихо играла музыка. За окнами на Новую Землю спустилась теплая ночь, высветившая в небе миллионы незнакомых звезд, и местная луна, огромная и всегда полная, висела в небе. Хорошая луна, в самый раз для пассивного ночника. Тьфу, обгадил всю романтику. Кому чего, а вшивому – баня.

Впрочем, самый отчаянно романтичный фактор сидел напротив. С аппетитом доев блюдо до последней крошки риса, Бонита крутила в пальцах бокал и смотрела в ночь, обернувшись ко мне божественным профилем. Затем профиль сменился на столь же божественный фас, и Мария Пилар спросила:

– Тебе хорошо со мной?

– Полагаешь, что об этом вообще стоит спрашивать?

– Стоит, – кивнула она. – Я должна знать. Всегда должна знать.

– Зачем?

– Чтобы не продолжать быть вместе, когда «хорошо» превратится хотя бы в «неплохо».

– Я не думаю, что такое может случиться.

Ответил я искренне. Абсолютно искренне.

Закончив ужин, мы действительно пошли гулять к реке с Джеймсом и его девушкой. Девушка была миленькой шатенкой, очень болтливой и часто и заразительно смеющейся. Симпатичная девушка, в общем. Вместе с очень болтливой и часто и заразительно смеющейся Марией Пилар они составили прекрасную пару собеседниц друг другу. Набережной в Алабама-Сити как таковой не было, но была улочка вдоль реки, на которой высадили деревья и густые кусты. Внизу были многочисленные пристани, к которым были привязаны лодки и небольшие катера. На набережной работали несколько маленьких баров и пара ресторанчиков, где подавали местную речную рыбу и все остальное съедобное, что плавало и ныряло в Большой Реке. По набережной гуляли жители города – парами, семьями, компаниями, многие с детьми, подчас совсем маленькими, мирно спящими в колясках или, наоборот, наотрез спать отказывающимися.

Мы зашли в маленький бар с террасой, закрытой с боков рыболовными сетями и чучелами каких-то незнакомых больших рыб на стенках. Там заказали по коктейлю «Алабама», состоявшему из рома, сахарного сиропа и сока крупных зеленых фруктов, по вкусу напоминавших что-то среднее между лимоном и земляникой с мятным оттенком, если такое вообще возможно.

Барменом был веселый живчик лет пятидесяти, который смешал все ингредиенты прямо в бокалах, предварительно растерев по ломтику этого самого фрукта в тростниковом сахаре деревянной лопаточкой в каждом из бокалов, насыпал кубиков льда, залив все соком и добавив рома. Затем он поставил все четыре высоких бокала перед нами на стойку, сказав, что если этот город обнищает совсем, то он будет последним из богатых – после восьми вечера в городе никто больше ничего не заказывает, кроме этой самой «Алабамы».

Я немного нарушил идиллию, спросив у Джеймса, когда пойдут какие-либо конвои в сторону Аламо. Он сказал, что насчет попутных конвоев лучше осведомляться у диспетчеров на площадке, откуда конвои отходят, а он со своими «Ящерицами саванны» поведет небольшой конвой в Нью-Рино послезавтра утром. Пойдут они по Дороге в сторону Аламо до развилки, потом свернут южнее, к слиянию Мормонской реки и Рио-Гранде.

Я подумал, что в самом крайнем случае мы сможем пройти с их конвоем хотя бы часть пути. Слишком задерживаться нам было нельзя: все же боевая задача в любом случае остается боевой задачей.