Исход неясен (Гарри Поттер – Женская Версия) (СИ)

— Как скажете, — нарочито переходя на кокни[7], откликнулась Изабо. — Я требую созыва экзаменационной комиссии. Хочу покончить с вашими никчемными занятиями, как минимум, до четвертого курса.

— Что вы себе позволяете, мисс Энгельёэн! — возмутилась профессор. — Я буду вынуждена вызвать вас к директору вместе с деканом вашего факультета!

— Вызывайте! — пожала плечами девочка. — Я в своем праве. Поскольку вы неспособны научить меня чему-либо стоящему, предпочту вообще не посещать ваши занятия, профессор!

Это было в сентябре, когда Дамблдор худо-бедно разрулил ситуацию, спустив дело на тормозах: он публично отчитал Изабо за недостойное поведение. Однако вынужден был разрешить ей не посещать занятия по трансфигурации. Случилось это, когда он увидел, на что способна Изи, имея в своем распоряжении невероятно мощную волшебную палочку и заклинания на древнескандинавском и древнеанглийском языках. Это была старая магия, такая, какой она была в раннем средневековье, когда влияние латинского языка и римской мудрости еще не уничтожило наследие тех, кто покланялся Ингу-Фрео и Остаре-Фреа[8]. Изменение форм в ее исполнении было ничем не хуже, но гораздо эффектнее и эффективнее стандартной, латинизированной трансфигурации. Дамблдор это понял, поморщился, — он, судя по всему, не любил древнюю магию, — но, по-видимому, решил «не заострять», отпустив Изабо на вольные хлеба. Вскоре после этого занятия по трансфигурации покинули и обе ее сестры. Понятное дело, это не улучшило их отношений с деканом Гриффиндора. Но там, на самом деле, и ухудшать дальше было уже некуда. А в октябре, — ночью после столь памятной встречи с горным троллем, — случился катарсис[9]. Выслушав те глупости, которые извергала на девочек Энгельёэн профессор Макганагал в купе с профессором Снейпом, — что-то о дисциплине, недопустимости применения темномагических заклинаний и так далее, и тому подобное, — Изабо зло оскалилась и добила декана Гриффиндора своей гневной филиппикой.

— Я думала, профессор, — сказала она достаточно громко, чтобы ее услышало довольно много учеников, — вы некомпетентны, только как преподаватель трансфигурации. Однако, как администратор, вы тоже провалили дело. Где же ваша любовь к маглам, уважаемая профессор Макганагал, если вы целый день не замечали отсутствия девочки-маглокровки? А Гарри Поттер! Ведь он и наследник Лонгботтом могли погибнуть, и это тоже ваша вина. Думаю, Попечительскому Совету следует заменить вас кем-нибудь более толковым.

Понятное дело, Макганагал взорвалась, даже при том, что критика была справедлива. Она орала, как кошка, которой прищемили хвост, а Снейп вторил ей, шипя, как потревоженная в своем гнезде гадюка. Дамблдор, напротив, пытался всех помирить. Похоже, он действительно был неглуп. И, скорее всего, искренно верил в свои завиральные идеи. Правда, сочетание искренности и ума, иной раз, вредило делу, за которое он брался, но иногда все-таки помогало. Как, например, в тот раз. Он ведь знал, что девочка, по сути, права. Минерва мало того, что обгадилась при свидетелях, но еще и не понимала толком, какую бурю в волшебном сообществе вызовут ее невнимательность к детским жизням и ее же необдуманные слова, сказанные к тому же при свидетелях. Поэтому он не стал нагнетать. Высказал пару идиотских мыслей на тему «не убий», но перегибать палку не стал, тем более что на следующий день ему стало уже не до этого. Однако после того Хэллоуина Эрмина предупредила, что с Дамблдором надо держать ухо востро. Что-то он там себе надумал относительно сестер и, в особенности, по поводу Изабо. Что-то персональное и не слишком хорошее.

Все это ужасно напрягало, но хуже всего было то, что она не могла отделаться от беспокойства о Гарри Поттере. Чувствовала, что вокруг него сгущаются тучи. Что-то назревает, — но неизвестно что, — и нет ощущения безопасного исхода. Для нее это чувство было внове. С сестрами друг о друге они заботились как-то иначе, и практически всегда знали, какая кому угрожает опасность и в чем требуется помочь. С Поттером же все обстояло совсем по-другому. Она к нему еще как следует не привыкла, не приняла до конца даже саму идею, что у нее есть брат-близнец. Чувствовала взаимное их с Гарри притяжение, но не знала, как это объяснить. Пыталась «поверить гармонию алгеброй», но заходила в тупик, практически ничего не зная о своем брате. Тем не менее, и по собственным причинам, и по просьбе матери, — а матерью она считала Анну Энгельёэн, а не Лили Эванс, — она приняла на себя обязанность «быть стражем брату моему». А сторожить его надо было чем дальше, тем больше.