Исход (СИ)

Он кивает, ещё бледный от увиденной в лесу картины. Затем берёт у кого-то из солдат флягу, жадно глотает воду. А я иду по аккуратным дорожкам, выложенным камнями и посыпанным песочком… Песком… Они таскали его из оврага, где лежат мертвецы? Я не заметил, чтобы там были какие-либо следы от лопат. Может, под трупами? Не похоже. Очень вряд ли. Но всякое может быть. Подхожу к огороженному жердями то ли загону, то ли выгулу, усеянным свинячьим дерьмом. Всего три свиньи? Точнее, даже подсвинка. Им по полгода. Вряд ли больше. А выгул то — здоровый. И кроме свиного навоза другого нет. Это что?! В борозде, пропаханной рылом, что-то торчит. Подхожу поближе, тщательно выбирая, куда ступить, и вдруг ощущаю, что под ногами пружинит… Яма?! Переворачиваю длинное корыто — мать моя… Оно стоит на решётчатом основании, и оттуда на меня смотрят глаза…

— Петя!!!

Истошно ору я во всю глотку, вырывая изо всех сил толстые, в ногу взрослого мужчины, брусья, из которых сложена решётка…

… Пятьдесят человек. Все — молодые девчонки. Мужчины — в овраге… Они отказались служить подстилками для офицерья. Поэтому их и загнали в импровизированный бункер и не кормили. Только давали воду. Никто не мог идти на своих ногах, кое-кто уже впал в кому. Две недели без куска хлеба. Подобное я видел только в кадрах кинохроники… Возле спасённых суетятся лагерные женщины, из тех, что идут с нами. Подстилок кавалеристов мы к ним не подпускаем. Все врачи работают в поте лица. Остальные мужчины таскают воду в импровизированную помывочную, рубят неумело дрова, жгут костры. Все остатки сока я пустил в дело. Каждой досталось по чайной ложке, ни и этого достаточно, чтобы вытащить их с того света. Иначе атрофировавшийся желудок просто не будет работать, как и почки, и печень. Лежащих на собранных отовсюду покрывалах девчонок, которым по семнадцать, восемнадцать лет, отпаивают бульоном, поят водой с разведённым в ней мёдом, чуть ли не насильно вливают в ввалившиеся рты глюкозу, в изобилии обнаруженной на захваченных нами складах. Темнеет, но никто и не думает успокаиваться. К нам с Петром робко подходит одна из шлюх:

— Извините за беспокойство, господа. Но нам сказали, что вы тут главные?

Рарог кивает, и я вижу, как сужаются его глаза. Знакомый признак гнева.

— А нас будут кормить?

— Что?!

Его рука тянется к кобуре, но я успеваю перехватить его запястье и удержать на месте. Парень зло смотрит на меня, но ровный голос отвечает:

— Позже. Сейчас мы не можем выделить ни одного человека для готовки.

— Но ваши же подчинённые едят! Им приготовили! Чем мы хуже? Или мы не люди?

— Вы?

— Да, мы!

Зло восклицает она.

— Вы — нет. Не люди. Вот люди.

Показываю рукой на тех, возле которых хлопочут наши.

— Там… Люди… Были…

Моя рука указывает на овраг с мертвецами.

— А вы — не люди. Вы — мразь. Мерзость. Ошибка природы.

Мой голос начинает звенеть, и Пётр ёжится — пробирает даже его.

— Исчезните.

— Как?!

— Вообще. Отсюда. Я гарантирую каждой их вас, кто попадётся мне на глаза утром, пулю в лоб. Впрочем, нет

На её лице появляется облегчение, но тут же исчезает. Потому что тем же ровным голосом я заканчиваю мысль:

— Патроны нынче в цены. Петля. Вот что вас ждёт.

Она морщит лицо, пытаясь пустить слезу:

— Но нас заставили! Думаете, мы пошли к ним в постель по доброй воле?

Моя рука вновь показывает на тех, кого мы извлекли из ямы:

— А они?

— Господа офицеры…

Вновь начинает она, но тут и я лезу за пистолетом.

— Считаю до трёх. Раз…

Этого достаточно. Шлюха исчезает. Пётр задумчиво произносит:

— Но она в чём то права. Их же вынудили…

— Ты поверил б… Продажной твари? Взгляни в её глаза, и всё станет ясным! Почему эти девчонки решили умереть, но не стать подстилками? Почему для них честь оказалась дороже жизни?! Спроси себя, Петя! Задай этот вопрос себе, взгляни в глаза тех, кого мы вытащили из ямы, и сравни с их глазами…

Машу рукой в сторону сгрудившихся шлюх. Затем встаю с бревна, на котором мы сидим:

— Я к своим. Они там с ума сходят. И у дочери сегодня приступ был. Едва откачал…

— У дочери?!

Он смотрит круглыми от изумления глазами на меня.

— И ты молчал, что женился? А, понимаю! Одна их тех, кто едет с тобой… Но кто? Старшая, или младшая?

— Старшая, Петя. Младшая — сноха. Жена моего сына.

Он расплывается в улыбке:

— Боевая она у него. Как с пистолем выскочила, когда стрельба началась…

Улыбаюсь в ответ, а сам думаю — уже всё решил? Не спрашивая? Ни ту, ни другую? Что будешь делать, если откажут? Допустим, Вовка сам разберётся. Но, думаю, Хьяма придётся ему по нраву. Мы же отец и сын. И общего у нас куда больше, чем он думает. Но вот Аора… А, что будет, то и будет. Кивнув на прощанье, иду по направлению к лагерю…

Спускаюсь по холму, подхожу к машине. Ко мне бросаются слуги:

— Ваша светлость! Говорят, что там нашил что-то страшное?

Киваю в ответ:

— Да. Овраг с убитыми. И женщин, которых не кормили две недели.

Золка вскрикивает, затем зажимает рот руками. Сола с ужасом смотрит на меня. Кто-то из ребят потрясённо произносит:

— Как можно убивать своих?!

Я устало машу рукой: