Исход (Том 1)

Через секунду Гарольд оказался рядом со мной, опустившись на одно колено и покраснев до корней своих только что вымытых волос. Иногда Гарольд пытается казаться таким холодным, таким изысканным — он всегда видится мне пресыщенным молодым писателем, завсегдатаем того специфического «Арт кафе» на Западном побережье, в котором он может провести целый день, разглагольствуя о Жан Поле Сартре и попивая дешевое вино, — но за всем этим — отличная конспирация! — скрывается подросток, которого переполняют юношеские фантазии. Или мне это просто кажется. В основном это фантазии субботнего вечера: Тейрон Пауэр в «Капитане из Кастилии», Хэмфри Богарт в «Мальтийском соколе», Юл Бриннер в «Великолепной семерке». В стрессовых ситуациях проявляется именно эта часть его натуры — возможно, потому, что он подавляет ее так жестоко, как это могут делать только дети. В любом случае, когда он возвращается к Буга, ему удается только отдаленно напомнить мне того парня, который играл Буга в картине Вуди Аллена «Сыграй это снова, Сэм».

Итак, когда он встал рядом со мной на колено и сказал: «С тобой все в порядке, детка?», меня разобрал смех. История повторяется как по писаному! Но, знаешь, я смеялась не только из-за комизма ситуации. Если бы дело было только в этом, я бы сдержалась. Нет, это был истерический смех. Ночные кошмары, волнение за ребенка, что же делать со своими чувствами к Стью, ежедневная езда, горечь, сожаление, потеря родителей, все так изменилось… сначала это вылилось в смех, а затем в истерический хохот, который я никак не могла остановить.

— Что здесь смешного? — вставая, спросил Гарольд. Думаю, что прозвучать это должно было ужасно нравоучительно, но к тому времени я уже перестала воспринимать его как прежнего Гарольда, и в моей голове вдруг возник бредовый образ утенка Дональда. Утенок Дональд, пробираясь по обломкам западной цивилизации, скрипучим голоском яростно вопрошает: «Что смешного, а? Что же здесь смешного?» Закрыв лицо руками, я смеялась, всхлипывала и снова смеялась, пока Гарольд, должно быть, не подумал, что я окончательно свихнулась.

Немного погодя я успокоилась. Вытерла слезы с лица и хотела попросить Гарольда, чтобы он посмотрел, сильно ли я поранила спину. Но не сделала этого, подумав, что он может воспринять это как знак СВОБОДЫ. Жизнь, свобода и влечение к Франни. О-хо-хо, не так уж все это и смешно.

— Франни, — произнес Гарольд. — Мне очень трудно это сказать.

— Тогда, может, лучше вообще не говорить? — спросила я.

— Но я должен, — ответил он, и я поняла, что он не отступит, пока не выскажется — Франни, — сказал он — Я люблю тебя.

Кажется, я давно уже знала, что все именно так. Было бы намного легче и проще, если бы он хотел только переспать со мной. Любовь намного опаснее, чем страсть. Я была загнана в угол. Как сказать «нет» Гарольду? Думаю, существует только один способ — неважно, кому это говорится.

— Я не люблю тебя, Гарольд, — вот что сказала я.

Его лицо, казалось, разбилось на кусочки.

— Это из-за него, ведь так? — спросил он. Лицо его исказила уродливая гримаса. — Это из-за Стью Редмена, правда?

— Не знаю, — ответила я. Теперь мне не всегда удавалось сдерживать свои эмоции — думаю, это подарок со стороны матери. Но я по-женски сражалась с этим, хотя бы применительно к Гарольду. Однако чувствовала, как натягивается проводок.

— А я знаю, — его голос дрожал от жалости к самому себе. — Я знаю. Я знал это еще в тот день, когда мы встретили его. Я не хотел, чтобы он шел с нами, потому что я знал. И он сказал…

— Что он сказал?

— Что он не хочет тебя! Что ты можешь быть моей!

— Как будто подарил тебе новую пару обуви, не правда ли, Гарольд?

Он не ответил, как будто понимая, что зашел слишком далеко. С некоторым усилием я вспомнила тот день. Моментальная реакция Гарольда на Стью была реакцией собаки на другую собаку, пришельца, забредшего во двор первой собаки. В ее владения. Я почти видела, как ощетинился Гарольд. И я поняла, что слова Стью были сказаны только затем, чтобы перевести нас из класса собак снова в класс людей. Разве все это не так? Я имею в виду ту адскую борьбу, которую все мы сейчас ведем. Если это не так, то зачем мы вообще утруждаем себя попытками не терять достоинства?

— Я никому не принадлежу, Гарольд. У меня нет хозяина, — сказала я.

Он что-то пробормотал.

— Что?

— Я сказал, что тебе, возможно, придется изменить мнение на этот счет.

На ум мне пришел довольно резкий ответ, но я сдержалась. Взгляд Гарольда блуждал где-то далеко, а лицо было неподвижным, но открытым. Он заговорил: