Надин задержала дыхание.
— Гарольд, как хорошо.
Ее руки скользнули под резинку его трусов, и джинсы соскользнули к щиколоткам, бессмысленно звякнув связкой ключей.
— Приподнимись, — прошептала она, и он подчинился.
Прошло меньше минуты. Гарольд громко вскрикнул, выражая мощь своего оргазма, не в состоянии сдержаться. Он испытал ощущение, будто кто-то поднес горящую спичку к переплетению нервных окончаний, скрываемых кожей, нервов, уходящих глубоко внутрь от раскаленной сети у него в паху. Теперь он понимал, почему, по мнению многих писателей, существует взаимосвязь между оргазмом и смертью.
Затем он откинулся в сумрак комнаты, грудь его вздымалась, рот был широко открыт. Он боялся смотреть вниз. Он чувствовал, что все залито спермой. Гарольд смущенно взглянул на женщину, пристыженный скоростью свершенного. Но она только улыбалась ему своими спокойными темными глазами, которые, казалось, знают обо всем на свете, глазами юной девушки с картин викторианской эпохи. Девушки, которая, возможно, слишком много знает о своем отце.
— Извини, — пробормотал он.
— Почему? За что? — Она не сводила с него глаз.
— Ты не слишком много получила.
—
Гарольд, не в силах произнести ни слова, смотрел на нее.
— Но ты должен знать одну вещь. — Надин легонько притронулась к нему. — То, что ты говорил мне о девственности. Я ведь тоже…
— Ты… — Его удивление, должно быть, выглядело комичным, потому что она отдернула руку и засмеялась.
— Что, разве в твоей философии нет места девственности, друг Горацио?
— Нет… да… да…
— Я девственница, И такой я и останусь. Потому что это для другого… кто-то другой сделает меня женщиной.
— Кто?
— Ты сам знаешь
Гарольд не отводил от нее глаз, внутри у него все похолодело. Надин спокойно выдержала его взгляд.
—
Она отвела взгляд и утвердительно кивнула.
— Но я кое-что могу показать тебе, — все так же не глядя на него, произнесла Надин. — И кое-чем мы можем заняться вместе. То, о чем ты никогда и не… нет, беру свои слова обратно. Возможно, ты и
Образы и видения кружили у него в голове. Шелковые шарфы… сапоги… кожа… резина. О Господи.
— Ты можешь говорить со мной откровенно, — сказала Надин. — Я стану твоей матерью, твоей сестрой или твоей наложницей, твоей рабыней. Все, что от тебя требуется, — это сказать мне, Гарольд.
Какой отклик нашло это в его уме! Как это опьяняло его!
Он открыл рот, и его голос был столь же невыразителен, как звон треснутого колокольчика:
— Но за определенную цену. Правильно? За определенную плату. Потому что ничто не дается бесплатно. Даже теперь, когда все лежит вокруг и ждет, чтобы его взяли.
— Я хочу того же, что и ты, — сказала Надин. — Я знаю, что в твоем сердце.
— Никто не знает этого.
— То, что в твоем сердце, есть и в твоем дневнике. И я могу прочитать его — я знаю, где он лежит, — но мне это не нужно.
Гарольд виновато уставился на нее.
— Ты хранил дневник в тайнике, вот здесь, — произнесла Надин и указала в сторону камина, — но ты перепрятал его. Теперь он на чердаке.
— Откуда тебе это известно?
— Я знаю, потому что
— Я…
— Нет, — прервала его Надин, — ты не понимаешь. Пока. Но ты поймешь, Гарольд. Поймешь.
В его голове возникла безумная мысль — попросить, чтобы она называла его Хок.
— А потом, Надин? А чего он захочет потом?