Исходная точка интриги

Заметил ли Потемкин благосклонность императрицы? Понял ли, что в один миг могла измениться его судьба? И совсем не потому, что он преуспел в древних языках и в познании церковной истории, а совсем по другим причинам?

Заметил. И понял. Потемкин уже знал тайну женщины. Не знал, как не узнал ее, эту тайну, во всю свою жизнь, а познал. Познал тайну соития с женщиной. Тайну обладания ее телом.

Познал власть вожделения, вызываемого срыванием одежд с ее тела, которое нельзя постичь ни с первого раза, ни после многократного его изучения – жадными глазами, торопливыми руками, всем своим телом в бездумном соитии, – а потом умом, который возвращается после соития из провала в бездну хаоса, где ни он, ум, властвует над телом, а торжествует оно, тело, торжествует своим телесным торжеством, не обращая внимания на ум, теряющий власть и способность соображать и руководить телом, исчезающий непонятно куда, когда обладание женским телом вдруг исторгает человека из условностей этого мира, прерывает время и ввергает его, человека, в кипящий хаос, откуда он, человек, был когда-то извлечен и куда ему суждено однажды провалиться навсегда и безвозвратно.

Хаос соития заканчивался возвращением в этот мир. И ум опять овладевал телом, обессиленным телом женщины. И возникало то чувство, которое он испытывал, вглядываясь в мерцание бездонного ночного неба, или когда в памяти всплывал темнеющий дверной проем той баньки, где его родила мать, или когда он видел человека – ребенка или старика – бессмысленно, с отсутствующим пустым взглядом жующего пищу.

Какая сила только что проделала со мной все это, и как она, эта сила, всемогуща, и как легко она подчинила меня – и подчинит опять, стоит лишь повернуть голову на звук ровного дыхания, увидеть ту белизну женского тела, сводящего с ума, ту раздвоенность груди, тот темнеющий низ живота… Эта сила в женщине? В подчиненном, безотказном, послушном, подвластном мне ее теле, сводящем меня с ума и ввергающем в пропасть не этого, а иного мира, который не есть бытие и не есть небытие, а некая граница между ними, где вожделение, жажда обладания, ускользающая сладость соседствует с ужасом и страхом спасительного беспамятства?

10. За что?

– За что сия награда?

– Она невольный сердца знак.

Анонимная пьеса XVIII века.

Да, он знал тайну соития. Знал, что она есть, эта тайна могущества и всевластия женского, бесконечно непознаваемого, как глубина небес, тела.

Он знал больше. Он знал, что женщины – все разные – одинаково наделены этой тайной, этой силой и, обладая ею, сами подчинены этой никем не превозмогаемой силе. И босоногая быстроглазая крестьянская девка, и с виду строгая монахиня, и восседающая в сияющем зале на золотом троне императрица подвластны и покорны этой желанной силе.

Сила эта, скрытая в темных, неведомых уголках души и тела, может заставить сделать невозможное, немыслимое, губительное, неподдающееся потом осмыслению никаким – ни высоким, ни низким – умом мужчины. И равно так же она неподвластна уму женщины.

В отличие от своих сверстников, соучеников по университетским учебным классам, Потемкин был наделен не просто способностями к усвоению знаний. Он – по природным своим задаткам, или по дару свыше – обладал умом, способным постигать главное, видеть суть. Таков ум мудрецов и гениев. Потемкин не был ни гением, ни мудрецом, он стал бы мудрецом, если бы все-таки ушел в монахи, заперся в келье.

Но желание превзойти всех, жажда первенства, блеска, жажда славы и празднично-торжествующего величия удержала его от монастыря и рубища отшельника или власяницы подвижника. И ум, обнажающий суть вещей, как соблазнитель готовую отдаться женщину, достался будущему славолюбцу, витающему в мечтах о заоблачных высотах.

Восемнадцатилетний Потемкин, попавший в тронный зал Зимнего дворца, мог понять то, что многим из его сверстников, вместе с ним представленных императрице, не дано было понять за всю их жизнь. Пристальный взгляд на мир – взгляд, которым он с пятилетнего возраста смотрел вокруг себя, всегда замечая главное и определяя причину и суть, проницательный, неглубокий и оттого еще более действенный ум, опыт, небогатый, но все-таки уже имевшийся, жадно поглощаемая книжная премудрость и чуткий слух, улавливающий не для всех ушей вполголоса сказанное слово, давали ему такую возможность.

Он увидел на троне не монархиню, а женщину. Владетельную государыню, подвластную той самой силе, которой не способны противостоять ни мужчина, ни женщина. Силе, исходящей из вечного желания непреодолимого соития и воспоминание о нем, даже скрытое напоминание, даже безмолвный намек на понимание его возможности, мелькнувшее во взгляде знание, что это соитие существует как таковое, и в нем единственно смысл бытия в этом, во всем остальном обманном и бесполезном, мире, способно вызвать безмерную благодарность женщины.