Исключительные

Эш с Итаном жили в противоположном конце города, в Ист-Виллидже, и их собственная квартира-студия — первая квартира, в которой они жили вместе, — была ничуть не лучше, чем у нее. Там имелся работающий камин, но единственная комната была крошечной, с кроватью-чердаком и чертежным столом под ней. Все они жили своей жизнью в скромных квартирках, как оно всегда и получалось сразу после учебы. Жюль не стыдилась своей убогой комнатушки на Хорейшо-стрит. По вечерам она работала официанткой в итальянском кафе «Ла белла лантерна». Приходившие туда подростки из пригородов, недавно перебравшиеся в город, весело заказывали оранжады, которые они называли aranciatas, грассируя, как лингвисты. Днем Жюль, когда могла, ходила в театры на пробные прослушивания, перезвонили ей только один раз, но она продолжала ходить.

Ее друзья были слишком милы, чтобы предположить, что она может задуматься о другой сфере деятельности. Это родители без спроса всучивают тебе пособия для подготовки к вступительным экзаменам на юридический факультет, а когда ты отвечаешь отвращением или гневом, начинают оправдываться:

— Я же просто хотела, чтобы у тебя был запасной вариант за спиной.

Адвокатский мир был полон таких отступивших, но не театр. Никто никогда не «отступал» в театр. Этого надо хотеть по-настоящему, всерьез.

Еще только переехав в Нью-Йорк, Жюль думала, что хочет этого по-настоящему. Три лета, проведенные в «Лесном духе», подарили ей это желание, и оно сохранилось в ней. Она стала играть на сцене уверенно, порой даже смело. Ее неловкость в общении, казалось бы, превратилась в сознательный образ. Теперь она иногда одевалась странно, экзотично, а читая, надевала маленькие очки, как у Джона Леннона. Ей нравилось отпускать идиосинкразические замечания — даже не совсем в шутку, — и она с удивлением обнаружила, что другие актеры, как правило, не были забавными, так что на самом деле эта аудитория оказалась очень простой. Достаточно было бросить фразу с легким этническим оттенком или кажущуюся смешной — «мои кишкес, мои кишкес!», говорила она, когда ей в живот попадал фрисби, и все актеры вокруг хохотали, хотя Жюль знала, что жульничает, что на самом деле это не смешно, а лишь на грани смешного.

Итан понял эту разницу, когда она ему рассказала.

— Ну да, это своего рода жульничество, — согласился он. — Ненавязчиво так намекаешь на свои еврейские корни.

— Но, знаешь ли, — отвечала она, — намекала я определенно на закон Фанни Брайс, принятый Конгрессом в тысяча девятьсот тридцать седьмом году.

— Это не в счет, если ты отпускаешь свои нешуточные шуточки перед молодыми актерами из местечек вроде Айовы, — сказал Итан. — Они просто счастливы, что попали в Нью-Йорк, они считают тебя классной и восторгаются.

— Пусть так, — сказала Жюль.

Все больше окружавших ее людей узнавало, кто она такая; круг ее общения расширялся, охарактеризовать его становилось труднее. Почти все в ее среде любили обниматься. Актеры приносили на открытые прослушивания коробки с салатом и пластиковые вилки и рассаживались у стен в больших, насквозь продуваемых комнатах и коридорах, устраивая в ожидании совместную трапезу. Однажды во время открытого прослушивания к бродвейскому шоу Жюль заснула, опустив голову на колени безропотному чернокожему гею по имени Блейн. Все актеры были очень естественны; конечно же, мужчины часто обменивались взглядами, но Жюль замечала и заигрывания между очень красивыми мужчинами и очень красивыми женщинами. Она наблюдала за всем этим, как младшая сестренка, чье присутствие уже никого не раздражало. Время от времени и ей перепадало мужское внимание. Но актеры были по большей части озабочены фотографиями крупным планом, приглашениями на повторное прослушивание и пробами, и даже когда она спала однажды с приветливым невысоким блондином по имени Стью из Миссури, разбудили ее звуки его пения. Сначала она подумала, что он поет для нее, но потом осознала, что он просто распевается к предстоящему прослушиванию. Пел он песню «Они были вами» из мюзикла «Фантастикс».

— О чем ты подумала? — спросил он, закончив. — Можно опробовать на тебе еще раз?

Теперь Жюль и Эш вместе учились актерскому мастерству в частной студии легендарного педагога Ивонны Урбаняк, женщины под восемьдесят, носившей тюрбан — предмет этот не так уж хорошо смотрится на женщине, если только у нее не безупречные черты лица, и обычно наводит на мысль о химиотерапии.

— Она — миниатюрная копия Айзек Динесен, — всегда говорила Жюль любому, кто готов был слушать, считая это замечание умным, хотя на самом деле оно было довольно бессмысленным.

Ивонн была необыкновенно харизматичной, а порой способной на внезапную жестокость.

— Нет, нет, нет! — не раз говорила Ивонн Жюль.

Эш была в классе одной из звезд, Жюль числилась среди худших.

— Второй снизу точно, — сказала как-то Жюль. Эш пробормотала что-то, возражая, но особо не настаивала.