Исконный обитатель

С  помощью расставленных по комнате масляных ламп и ревущим в камине огнем, я изо  всех сил старался ослабить гнетущую мрачность этого места. Признаюсь, этот дом  и его атмосфера сильно меня беспокоили. Все окна были заколочены и укреплены  кусками древесины, к каждой двери внутри дома прибиты подковы. Ветер бесновался  снаружи, в ветвях деревьев, сотрясал стены и завывал под балками комнаты. А  когда наступила ночь, вся структура дома была охвачена всевозможными стонами,  скрипами, стуками и сквозняками. Как Аттертон собирался жить здесь один, целый  год, было вне моего понимания. Само по себе такое решение уже предполагало  наличие психического расстройства. Казалось, его святилище быстро стало  тюрьмой. И эту теорию подтвердило то, что я нашел среди его бумаг.

Кроме  его записей, подробно описывавших его домашние хлопоты, ремонт и намерение  разбить огород, я обнаружил несколько сильно исчирканных карт. На них были  отмечены тропы, которыми он ходил, водоемы, где он ловил рыбу, круг камней на  возвышенности к востоку от участка, и неряшливая пачка набросков углем. Среди  рисунков были изображения дома с разных углов, пойманной им форели и церкви,  которую я уже видел. Я счел, что все эти работы были сделаны еще до того, как  одержимость камнями взяла верх. Дело в том, что там было множество притирочных  копий, снятых с рунных камней на холме, и десятки набросков этого круга изнутри  и снаружи. И пролистывая бумаги, я заметил, что он начал сопровождать рисунки  подписями. Одна страница особенно привлекла мое внимание. Она была озаглавлена  "Снято с Длинного Камня", и представляла собой притирочную копию с  выветренного гранитного дольмена. Ниже он добавил к грубому оттиску подробное  пояснение в виде рисунков в разрезе и дополнительных набросков. К этим  убедительным орнаментам я сразу же испытал отвращение. "Кто я такой,  чтобы судить об этом?" - написал он внизу страницы.

Действительно,  кто? Если верить наброску Аттертона, на камне был вырезан силуэт кого-то существа,  слишком высокого и тощего, чтобы быть человеком. Его длинные обезьяньи конечности  заканчивались копытами. По-видимому, оно шагало через всю поверхность камня и  тащило за собой за волосы более мелкую фигуру. Вторым персонажем на рисунке, похоже,  был ребенок. И существо увлекало его к какой-то вырезанной в другом конце камня  груде, напоминающей хранилище костей. То есть, если эта гора палок была  черепами, ребрами, бедренными костями и тому подобным.

Уверяю  тебя, мои глаза не стали задерживаться на этом наброске. И я начал проявлять  более пристальный интерес к дикому завыванию ветра в маленьком доме. Балки  выслушивали эту пламенную речь налетающих со всех сторон порывов. И я сразу же  вспомнил, что шум сильного ветра может создавать звуки присутствия в пустых  комнатах, особенно в тех, которые над головой. Еще у меня было подозрение, что  силы природы готовятся к чему-то, или предвещают чье-то прибытие. Я мог бы  поклясться, что в ветре было ощущение какого-то ожидания.

Ознакомившись  с последним эскизом Аттертона, признаюсь, я вылез из кресла, чтобы выбросить  его из окна за головой.

Дело  в том, что последний рисунок представлял собой грубый, сделанный нетвердой  рукой отпечаток следов, которые, как утверждал Аттертон, он обнаружил за  воротами, в задней части сада и под окнами гостиной. Это были отпечатки  определенно двуного существа, близкие по форме с человеческой ступней, за  исключением размера и длины когтистых пальцев, включая шестой на пятке. Как у  кошки, которым она потрошит свою жертву. В качестве примечания Аттертон также  добавил дату произведения. Это было за четыре дня до моего прибытия. Рисунок он  снабдил комментарием: "Ни подковы, ни огонь его больше не сдерживают, и  оно собирается проникнуть в дом".

Я  пытался убедить себя, что это скорее вымышленное свидетельство зародилось в  глубоко потрясенном рассудке. Доведенном до крайности фантазиями и гипотезами,  заблуждениями и подозрениями, ветреной суровостью климата и призрачной  атмосферой ландшафта.

Я  отложил наброски и, крепче сжав кочергу, постарался найти более походящее  отвлечение от тьмы и неутихающего ветра, чем иллюстрации Аттертона. Попытался  читать "Большие надежды" Диккенса, но моя концентрация  неоднократно прерывалась внезапными порывами ветра за стенами гостиной, отчего  фундамент сотрясался, и свечи начинали мерцать. Но вскоре после полуночи я к  счастью поддался усталости, вызванной путешествием, свежим воздухом и новой  обстановкой, и задремал в кресле. Ни сердитый рев ветра, ни глухой стук по  крыше не мешали больше моим векам сомкнуться.

Но  довольно скоро громкий грохот, наполненный треском дерева, разбудил меня и  заставил вскочить на ноги.

От  огня в камине остались лишь красные угольки, и две лампы потухли.