Искра Божия. Сборник рассказов и стихотворений для чтения в христианской семье и школе для девочек

Но как ни убеждал монах, ничто не трогало сердце скупой вдовы, и она, кроме платка, ему ничего не дала. Со скорбью ушел он от нее и постучался в дверь соседки.

Эта его встретила очень ласково; тотчас же развела огонь, поставила на стол кружку молока и достала всё, что у нее оставалось в чулане. Он и ей рассказал то же самое, что и первой старушке, но тут его слушали совершенно иначе.

– Ах ты, Боже мой, – говорила добрая старушка, – да как же ты раньше ко мне не пришел? Ведь они, бедные, ждут не дождутся тебя?

Она хлопотливо бегала из чулана, приносила ему то старое одеяло, то подушку, отдавала последнюю свою одежду.

– На, на, возьми ее, авось и она пригодится им; всё же лучше, теплее им будет… Ах да, чуть не забыла, кстати, возьми уж и эту холстину, всё же лучше спать, чем на голом полу.

Так, принося ему то одно, то другое, она набрала порядочный узел, связала его крепкой веревкой и почти вытолкнула монаха из дверей, говоря:

– Ступай, ступай скорей к беднякам, ведь они на дожде ждут тебя не дождутся! Да, если надо, приведи их обоих ко мне.

Монах ушел, благословляя ее.

После его ухода буря заревела еще сильнее прежнего, удары грома раздавались всё чаще и чаще, и вдруг молния с оглушительным треском ударила в крыши бедных лесных лачужек. Крыши вспыхнули, и через минуту обе избушки были в огне. Обе вдовы со страхом выбежали из своих изб, не успев ничего захватить с собой; в лесу они встретили того же монаха. Он их взял обеих за руки и повел к монастырю, как маленьких детей.

В стене монастырской ограды было углубление, в нем-то и были сложены все вещи сострадательной вдовы, и к ним еще прибавилось много новых вещей.

– Вот тебе, возьми всё это, добрая дочь моя, – сказал ей монах, – ты сама наградила себя своим великодушием!

– Зачем же ты мне отдаешь всё это? Что же ты отдашь несчастным, про которых рассказывал? – спрашивала с удивлением вдова.

– Вы сами эти несчастные и есть! – отвечал монах, и, оборачиваясь к другой вдове, он продолжал говорить, вынимая из-под плаща старый платок: – Я с радостью отдаю тебе то, что успел спасти из твоего добра от огня. Платок хотя и очень выношен, но всё же может согреть твои продрогшие плечи.

Скупая старушка совершенно растерялась, надела свой платок, бормоча про себя: «Ах, если бы я только знала, что это он про нас самих рассказывал…»

Монах улыбнулся.

– О, я не сомневаюсь, что ты поступила бы иначе, – сказал он, – это тебе урок, дочь моя; впредь ты будешь думать, что и ты можешь нуждаться!

В то время как он говорил, молния осветила его всего с ног до головы, так что казалось, что он стоял в светлом сиянии. В ярких лучах он казался грозным в своей чудесной красоте, и, когда старушки опомнились, монаха пред ними больше не было. Обе старушки вошли в монастырь, где добрые монахи их приютили и обогрели, и стали там расспрашивать о монахе. Но никто из них никуда ночью не выходил, и никто нигде не видал никакого монаха.

Дарья Никитишна П.И. Мельников-Печерский

Осталась пятилетняя Даренька сиротой: и мать, и отец в один год померли. Что было в дому, еще раньше прожили.

Пришлось сироте слоняться по чужим дворам где день, где ночь; где обносочки Христа ради дадут, где хлебцем впроголодь покормят, где в баньку пустят помыться.

Сиротой жить – слезы лить. Немало колотушек попадало Дареньке, а от деревенских ребятишек и вовсе проходу не было: только завидят сиротку, тотчас и обидят, а пожалуется – ей же пуще достанется. Горько бывало глядеть безродной сиротке, как другие ребятишки отцом-матерью пригреты, одеты, обуты, накормлены, приголублены.

Как ни горько жилось сиротке, а она росла себе да росла и выросла такой пригожей, такой работницей – всем на удивленье: цепом ли, серпом – за двоих работает.

Стали мужики друг пред другом Дарью Никитишну к себе зазывать: «Ко мне поди!» да «У меня поживи», «Мы ведь тебе, Дарьюшка, люди свои!» Такие речи только и слышит.

Хоть житье теперь Дарье неплохое, да старых колотушек она не забыла: «Теперь хорошо, а выбьюсь из сил, так под старость без крова останусь». И решила она хоть за нищего замуж пойти, только бы самой хозяйкой быть.

И вышла Дарья замуж. Полтора года Дарья пожила с мужем, слова неласкового от него не слыхала, взгляда косого не видала. Да рекрутский набор подошел – и взяли его в солдаты. Себя не помнила Дарья, как прощалась со своим соколиком. Трех недель не минуло – грамота издалека пришла: не дошел соколик до своего полку, на дороге заболел да Богу душу и отдал. Поплакала, потужила Дарья да и пошла в город.

Там к богатому барину в судомойки нанялась, на подмогу повару. Пожив при поваре годов шесть, Никитишна к делу присмотрелась.

Стал тем временем повар запивать, кушанье готовил всё хуже да хуже, а накануне самых бариновых именин взял и сбег со двора. Остался барин без повара: гости-то на именины названы, а обеда готовить некому. Выручила барина Никитишна: такой обед состряпала – всем на удивленье. Стала с той поры Никитишна за большое жалованье в поварихах ходить. И жила так без малого тридцать лет.