Искра и Тьма (СИ)

— Чего ты хочешь? — спросил его остолбеневший Барх. — Хочешь, чтобы я всех освободил?

— Не надо, повелитель. — Хайдар говорил печально, отрешенно, будто сейчас не дерзил кагану, а просто давал ему дружеский совет. — Не подвергай риску свое тщеславие. Да и кто я такой, чтобы о чем-то просить самого хана ханов?

Впервые Барх растерялся. Он на минуту опустил глаза, напряженно раздумывая над сложившейся ситуацией, и наконец сказал:

— Отлично. Я подарю тебе смерть. Мамат-гай!

— Я слушаю, повелитель.

— Отруби ему голову. Я не хотел этого, Хайдар, но ты вынудил меня.

— Почему я?.. — промямлил Мамат. Он стоял перед возвышавшимся над ним каганом — бледный, дрожащий.

Барх посмотрел на Мамата. Взглядом мрачным и неотвратимым, как сама смерть.

Мамат покорился. Срывающимся голосом он потребовал топор — совсем как нищий, просящий милостыню. Доплелся до загона. Хайдар уже приготовился, положив голову на пень.

— Сколько же тебе лет, сынок? — поинтересовался Мамат.

— Семнадцать.

— Семнадцать… Что ж, да простят меня духи предков!

Мамат размахнулся, но то ли рука его дрогнула, то ли ван не очень хорошо владел топором, но он не отрубил Хайдару голову, а вместо этого врезал криво, как-то плашмя по затылку, скользнув острием по плечу. Послышался хруст, из раны на затылке хлынула кровь; юноша вскочил как ошпаренный и истошно завыл, потом упал и, страшно вереща, покатился по земле.

Мамат выкатил глаза и выронил топор. Но, быстро опомнившись, погнался за юношей, хватая его своими ломкими руками-палками, точно пастух овцу.

В этот момент взоры всех присутствующих обратились к кагану. Но он молча наблюдал, и на лице его не дрогнул ни один мускул.

— Ты что делаешь, безумец?! — заорал Хаваш и пинками отогнал вана прочь, после чего бросился на спину пребывающему в шоке парню и милосердно вонзил в его шею кинжал. Хайдар дернулся и затих.

— Уведите его, — кивнул в сторону Мамата Барх. — У него только один шанс смыть сегодняшний позор — собрать побольше воинов и храбро биться на поле боя против Талгата. Что скажете, вассалы Мамата? Готовы ли вы отстоять честь славного Пурханова рода?

— Да! — неожиданно дружно закричали местные.

Мамат сидел на земле и плакал.

Но на этом представление не окончилось. Каган Барх потребовал найти человека среди местных жителей, способного поработать спокойно, умело и без соплей. Ждать долго не пришлось — палач отыскался сам. Им оказался ничем не примечательный толстячок, к тому же изрядно пьяный. При нем была боевая секира венегов — бердыш (скорей всего, трофей). Толстяка пошатывало от излишка выпитого, но он быстро и ловко снес головы дюжине, после чего признался, что устал. Его заменил Хаваш, прямо-таки изнывавший от желания поубивать. Казнив пятнадцать человек, он был прогнан Берюком (ну как же без него!). Старый нукер прикончил еще дюжину и уступил место Яруновым наемникам, весьма и весьма довольный собой. Наемники чуть не передрались, они хватали приговоренных и тащили каждый в свою сторону, но после вмешательства командира успокоились и завершили дело, оставив последнего — щербатого — Шайтану. Удар Исы был такой силы, что пень раскололся, а голова долго катилась, подпрыгивая на кочках. Бывшие воины, а ныне рабы, как ни в чем не бывало уносили трупы своих товарищей и складывали в углу загона, туда же кидали отрубленные головы, но те непослушно катились в разные стороны по лужам собственной крови.

Зрелище распалило толпу, плотной стеной окружившую место казни. Недавние соседи изменников осыпали их проклятьями, свистели, улюлюкали и хвалили палачей, особенно толстячка: видели? Он пьяный, рыхлый, но как точен! Мастер!

Унэг понимал, почему так произошло, — народу по нраву сильные вожди, а Барх показал себя именно таким, человеком с железной хваткой. Этот знаменательный день возвестил о появлении нового хана адрагов. Вскоре во всем Нижнеземье прознали о Бархе Убийце, Бархе Жестоком, — лестные прозвища для любого повелителя.

Унэг не раз видел, как казнят людей. Но сегодня остался холодок в душе. И не потому, что ему было жаль Хайдара.

Тебя ждет такой же конец. Помни об этом, багатур…

Опять эти слова. Унэг заметил, что у него дрожат руки.

Воин не мог объяснить себе, почему с каждым днем в нем все больше растет неприязнь к Барху. Все владыки и до него были жестоки и кровожадны. Такова жизнь. Но почему именно он? Дело в Сумраке?

День разгорался, знойный, несущий горячий суховей. Стихла ночная разноголосица, уступив место заунывной песне ветра.

В небе кружило воронье. Манас поймал себя на том, что оно наводит на него тоску. Падальщики, только что насытившиеся гниющей плотью какого-нибудь павшего животного, наводят на него тоску! Что это, старческое безумие?

— И все-таки я не понимаю, — сказал Эри, — что толкнуло тебя покинуть отчий край? Не пойму… О себе я рассказывал: мною вертела необходимость, жестко вертела, иногда жестоко. А что с тобой?

— Я уже объяснил.

— Не верю. «Хочу умереть среди людей»! Ха-ха-ха! Хоть как меня убеждай, почтенный Манас-ата, но это не причина.