Я вжимался в угол, боясь пошевелиться. Мои глаза бегали по комнате, иногда останавливаясь на маме.
Мама обняла себя руками и вяло посмотрела на меня. Во мне скачками появлялось желание встать, и впиться в её кожу зубами, посмотреть, как много крови из неё вытечет…. Я тряхнул головой, вжался глубже в стену, в очередной раз укусил себя за плечо. Больно, впиваясь зубами глубоко, до крови.
Приди в себя. Приди в себя. Ты сильнее. Зверь слабее тебя.
– Клауд.
Я моментально замер, посмотрев на Настасью. Представляю зрелище…, зрачки узкие, по подбородку течёт моя собственная кровь.
– Сыночек, я хочу что бы ты знал…, сегодня тринадцатый день…, не знаю, сколько ещё ты будешь держаться…, но знай, что я ни секунды, не пожалела о том, что боролась за тебя, за твою жизнь. Ни секунды, и не смей, не смей винить себя ни в чём, понял? Никогда. Знай, что я бесконечно люблю тебя, всем сердцем. Ты – самое дорогое, что есть у меня. Я хочу, что бы ты выжил, и жил. Жил, не неся на себе никакого груза вины. Не сомневайся никогда в этом. Будь у меня десять жизней, я бы отдала их все до последней капли, зная, что ты будешь жить.
Я начал взахлёб рыдать.
– Прости меня, мама…, прости мамочка…, если бы я не пришёл…
– Я не виню тебя. Он бы не дал мне жить, в любом случае. Не бери этот груз на себя. Мне не за что прощать тебя, – мама встала и пошла в мою сторону.
– Мама, не подходи, пожалуйста, – я сильнее вжался в стену, больнее укусил себя за плечо. – Мама, не подходи. Отойди, прошу.
Мама подошла, крепко обняла меня, поцеловала, горько заплакав, прижала к себе.
Я впился зубами в собственное плечо, так сильно как мог. Отвернулся, зажмурился, вдыхал запах собственной крови, что бы не чувствовать её. Ни одна физическая боль не сравнится с той, что я испытывал сейчас.
***
Я жутко голоден. Не ел целую вечность. Встал. Около меня была еда, в тарелке, набросился на неё, моментально проглотив всё до последней крошки.
Услышал шорох в углу. Моментально напряг каждый мускул, слух. Повернулся. Присел. Самка. Не такая как я. Старше. Ощерился. От неё слабо, но веяло страхом. Я зарычал, медленно, пригнувшись, двигаясь в её сторону. Она отскочила вбок.
Я сильнее пригнулся. Люблю игры. Оскалился. От меня не уйти. Рывок, я настиг её. Удар – послышался хруст. Я вгрызся зубами в её шею, в нос ударил резкий запах крови. Она кричала, громко, истошно. Как и положено дичи. Ещё удар, ещё хруст. Я слышал хрипы. Вгрызся ещё раз, отрывая кусок плоти, сплёвывая. Присел рядом. Пульс есть. Удар – хруст. Пульс есть. Еще удар – пульса нет.
Убью всех.
Глава 49. Трое
МЕЛАНИЯ РОШ
– Но ему было этого мало. Спустя пару часов, мне вкололи блокатор…, затем второй. Вернее, что-то подобное блокатору, потому что я никогда полностью не приходил в сознание. Помню, когда впервые пришёл в себя, хоть и не надолго. Та картина…, того, что я сотворил…, сразу предстала перед глазами, до мелочей…, до каждой детали. Помню, Рош не просто принудил меня убить родную мать…, он дал мне увидеть то…, что я натворил. Показал то – кто я есть. Дал прочувствовать всё каждой клеточкой. Он не проявил ни грамма милосердия, после сотворенного мной, он не убил меня, и не дал мне самому сделать это. Он заставил меня жить со знанием того, что я совершил. Он наслаждался этой моей агонией, муками, самотрезанием. Отнять мою жизнь, он мог в любой момент, но это чувство всевластия, и знания, что он оказался прав, доказал себе, и главное мне в первую очередь то, кто я есть, это было для него – бесценно. После этого он отправил меня в Кузню…, вновь. Они тестировали на мне новые лекарства… там было полно искр моего возраста. Заставляли делать страшные вещи под контроллерами, без них…, многие из молодых искр не пережили того, что с ними делали. В частности, что делал с ними я, потому что Рош сделал меня там гвоздем программы. Что должно двигать человека, чтобы так относиться к родному ребенку? Не знаю, в чем была моя вина, кроме того, что я родился искрой.
– А как ты выбрался из Кузни?!
– Оттуда меня вызволили спустя пару месяцев. Это сделал Руфус. Они смогли вывезти меня вместе с Патриком. С тех пор я ни разу не смел ослушаться его, до нынешних пор. Что же касается тебя…, – он посмотрел на меня долгим взглядом. А я же слушала его, потеряв всякий дар речи.