Искра в ночи

Теперь она регулярно выезжает в Лондон на целый день, чтобы сделать покупки и просто погулять, и несколько раз она уговорила меня поехать с ней. Сейчас, уже задним числом, я понимаю, что все время думала о Джеймсе. Надеялась, что увижу его. Но Лондон – большой город, и странно было бы рассчитывать на случайную встречу.

Однажды я решила сходить к лесному домику. В глубине души я ждала и надеялась, что Джеймс все еще будет там. Я подошла тихо, чтобы застать его врасплох, но эта предосторожность была излишней. Забавно, как быстро дом, где никто не живет, возвращается в состояние заброшенности. Внутрь завалились какие-то палки и листья, пол покрывал толстый слой мусора. Часть крыши опять обвалилась. И, похоже, вернулись пауки. Было вполне очевидно, что Джеймса здесь нет уже несколько недель, возможно, с той ночи, когда я велела ему уйти.

Все получилось, как я хотела, но я почему-то не чувствовала никакого удовлетворения.

Жизнь потихонечку пришла в норму. Я ездила с мамой в Лондон, допоздна работала на фабрике, в конторе, и ходила гулять. Я уже становилась счастливее, даже тогда.

Я думаю, люди правы, когда говорят, что время приглушит любое горе. Я не согласна, что время лечит, но, возможно, оно помогает нам прятать боль от потери все глубже и глубже, чтобы у нас появились силы жить дальше. Я начала вновь находить удовольствие в том, чтобы ходить в кино или читать, лежа в траве.

Так продолжалось вплоть до зимы и уже превратилось в рутину: работа, дом, Лондон. Между делом я убедила себя в том, что мне не особенно-то и хотелось поехать в Америку. И если быть совсем честной, Бет, я принялась уговаривать себя, что ты никогда не была мне такой уж хорошей подругой. Я составила в уме целый список твоих слов и поступков, когда ты меня подводила. И так продолжалось несколько месяцев.

А потом, когда я меньше всего этого ожидала, все опять изменилось.

Когда мы ездили в Лондон, мы всегда выходили в Южном Кенсингтоне, неподалеку от Британского музея. Вот почему я всегда думала о Джеймсе и его воображаемой знаменитой семье. Я не раз подходила к музею и топталась у входа, пока мама ходила на примерку к портнихе или еще на какую-то важную встречу. Я стояла у входа и представляла себе все эти кости и раковины в витринах, но никогда не заходила внутрь. Я представила себе людей, о которых Джеймс мне рассказывал столько всего интересного. Это было похоже на воспоминание или на светлый сон.

Мы встретились с Джеймсом в начале мая. Я снова топталась у входа в музей, а потом вдруг сказала себе: что я, как дура, стою на ступеньках и не захожу внутрь?! Я увидела его сразу, в главном зале, он стоял рядом с огромным чучелом слона. Держал в руках большую коробку и беседовал с охранником о погоде. Такой высокий, такой уверенный, словно теперь его страшные шрамы стали невидимыми, даже для него самого.

Я ошеломленно застыла и уже собралась тихо ускользнуть, но тут он обернулся и увидел меня.

Он подошел прямо ко мне и протянул руку.

– Ленор, – сказал он. Мне не понравилось, что он назвал меня не по фамилии, как я привыкла.

Он был таким собранным и спокойным, а я нет.

– Что привело тебя в музей? – вежливо спросил он, и ничто в его голосе не указывало на прошлое. Он его преодолел и забыл.

– Что ты здесь делаешь? – спросила я.

Он опустил взгляд на коробку, которую держал в руках.

– Я готовлюсь.

– К чему?

– К экспедиции. В Индонезию. Я тебе говорил, помнишь?

– Да?

– Нам одобрили финансирование.

– И надолго ты едешь? – спросила я, пытаясь не выдать смятения, потому что, конечно же, я всегда думала, что это ложь.

Он как будто смутился, и это было единственным признаком, что его взволновала наша случайная встреча.

– На пять лет, – сказал он и улыбнулся, словно извиняясь. – Нам нужны результаты, и ехать на меньшее время нет смысла.

– Музей через десять минут закрывается для посетителей, – сообщил охранник в пространство, искоса взглянув на нас.

Мы стояли в неловком молчании и смотрели друг на друга, и я уже собиралась извиниться и уйти, но тут он улыбнулся.

– Хочешь познакомиться с моими родителями?

Как ты, наверное, уже догадалась, Бет, и догадалась быстрее меня, его родители – известные натуралисты, как он и говорил. Он провел меня в пыльные служебные помещения и представил меня родителям. Его отец – невысокий, в очках. У матери кудрявые каштановые волосы, темно-карие глаза и острый взгляд. Как оказалось, Джеймс очень похож на нее. Было странно увидеть почти точную копию его лица.

Они были приветливыми, дружелюбными, а разговор – оживленным и непринужденным. Когда он представил меня, они отозвались: «О, так это Ленор». Как будто они много слышали обо мне, но не знали о нашей размолвке.

А потом, хотя музей уже закрылся, Джеймс спросил, не хочу ли я посмотреть выставку, над которой его семья работала все эти годы, и мы пошли в тускло освещенный зал с чучелами грызунов и редкими раковинами и камнями.