Искра в ночи

Я ожидала, что все будет иначе, но столько всего изменилось, столько всего произошло, и о многом так просто не рассказать. Я пыталась сдержать обещание, данное тебе и себе, и подождать до тех пор, пока не смогу сказать точно: да, я возвращаюсь домой, или нет, я никогда не вернусь. Но я так и не разобралась, что меня ждет впереди, и в самом начале дни были так плотно насыщены событиями, что я была просто не в состоянии трезво осмыслить происходящее.

Всю первую неделю, когда мы поселились в Манхэттене, шли дожди, но нам это было лишь на руку. Никому не хотелось лишний раз выходить на улицу, под проливной дождь, так что я первая откликнулась на объявление «Требуются работницы» в местной прачечной. (Здесь очень сложно найти работу.) Я поспрашивала по округе и в тот же вечер сняла угол в этой квартире: часть гостиной, которую мы делим с тремя другими жильцами, отгородившись от них простынями, – где мы и живем по сей день.

Каждый день я работала до упаду (а ты знаешь, что к труду я приучена с детства и никогда не чуралась тяжелой работы). Тем временем Бизи не стало лучше… Ей стало хуже.

Как только мы обустроились, я потратила те немногие деньги, что у нас оставались, чтобы сводить ее к врачу в Больнице Милосердия. Он сразу сказал мне в чем дело: пыль так сильно повредила ей легкие, что мокрота уже не отходит, и все вредные вещества остаются внутри. Вот почему ей так плохо, хотя мы давно уехали из дома.

Врач сказал, что со временем Бизи сможет поправиться, но надо следить, чтобы не было температуры. Жар означает инфекцию. Он сказал, если у Бизи поднимется температура, ее нужно будет немедленно везти в больницу. Сейчас же ей необходим отдых, здоровое питание и свежий воздух – в Нью-Йорке этим рекомендациям следовать сложно.

Тем же вечером я написала маме. Просто коротенькое письмо, чтобы сообщить ей, где мы и что у нас все в порядке, и попросить передать это тебе. Но я не стала писать, что сказал врач. Сейчас, по прошествии времени, я уже и не знаю, правильно ли поступила, что ничего ей не сказала. И извиняться я тоже не стала. Я все еще злилась; и эта злость пересилила чувство вины. Да, я по-прежнему чувствую себя виноватой, что уехала, ничего никому не сказав. Но опять же, если бы она знала, что мы собрались уезжать, она никогда бы нас не отпустила.

В первые недели в Нью-Йорке самым большим потрясением для нас стало отсутствие неба. Здесь ты его не увидишь, пока специально не задашься целью – может быть, ты это помнишь. Даже сейчас я смотрю из окна на кирпичную стену напротив. Как человека, который вырос среди необозримых просторов, меня это смущает и даже немного пугает. И я никак не могу привыкнуть к окружающей каменной серости.

Но есть и хорошие стороны: электричество здесь явно не экономят. В городе так много света, что можно подумать, мы живем внутри созвездия. И театры, и музыка, и развлечения… Люди так жадно поглощают жизнь, словно ее скоро не станет. Можно всю ночь не ложиться спать, и никому нет до этого дела. Можно делать практически все, что угодно, и никому нет до этого дела; ощущение такое, как будто даже господь бог не разглядит тебя в этой толчее. Нью-Йорк – это место, которое разбивает тебе сердце и одновременно кружит голову.

Когда мы только приехали, временами здесь было так холодно, что, клянусь, я буквально физически ощущала, как кровь стынет в жилах и превращается в лед. Я думала, что в Канзасе бывают морозы, но этот холод не идет ни в какое сравнение с тоннелями каменных улиц, продуваемых студеным ветром. А когда осень закончилась и началась зима, Бизи сделалась уже совсем вялой, и ей стало хуже. Это сводило меня с ума: как будто держишь в руках крошечный огонек чужой жизни, самой дорогой тебе жизни, и надо как-то его сберечь, а тебе даже не на кого опереться. Не к кому обратиться за помощью. Мне постоянно казалось, что у меня в животе полыхают раскаленные угли.

Каждый раз, когда Бизи становилось хуже, я «забалтывала» ее, вспоминая о Ханаане. Я подробно описывала тот день, когда мы вернемся домой, примчимся на собственном авто по шоссе или приедем на поезде, в вагоне первого класса, если вдруг неожиданно разбогатеем… Мы на секунду задержимся на повороте на Джерико-роуд, откуда уже открывается вид на дом. В реальной жизни я водила ее на прогулки к реке Гудзон, чтобы она подышала воздухом, и мы гуляли на улице, пока наши лица не замерзали настолько, что, казалось, они сейчас просто отвалятся.

Все дело в том, что уже в самом начале стало понятно, что Нью-Йорк совершенно не «наше» место.

– Он совсем не такой, как я себе представляла, – однажды сказала мне Бизи. – Мы здесь потускнели и не искримся.

Я рассмеялась и сказала, что это глупо. Но теперь я пришла к убеждению, что место и вправду воздействует на человека, и в то время как город сиял огнями, мы сами день ото дня становились все более тусклыми и невзрачными.

– Нам нужна мама, – сказала Бизи.

Тогда я еще не простила маму настолько, чтобы согласиться с Бизи. Я думала о Ленор, которая любила меня и маму.