Искра жизни

Они его осмотрели. Они-то ведь верили: пока домишко стоит, они тоже уцелеют. Оказывается, они верили в иллюзию. В руины за обманчиво надежным фасадом. В этом была своя ирония — но в то же время и странное утешение. Им ведь домишко помог, а это, в конце концов, главное.

Мертвых они не нашли. Должно быть, дом уже был покинут, когда в него угодила бомба. Сбоку, среди стен и проломов, они наткнулись на узенькую дверцу. Вся скособоченная, она еле держалась на петлях, за ней обнаружилась кухня.

Это была тесная каморка, лишь отчасти разрушенная. Совсем не пострадала печь с плитой, там даже стояли еще кастрюли и сковородки. Железную трубу можно было легко установить заново и вывести в разбитое окно.

— Можно затопить, — сказал Бухер. — Дров вокруг хоть отбавляй. — Он продолжал рыться в мусоре. — Э-э, да тут даже матрацы есть. За несколько часов раскопаем. Пожалуй, можно сразу и начать.

— Это не наш дом.

— Он ничей. А уж на несколько дней мы тут вполне можем остаться. Для начала.

* * *

К вечеру они извлекли и разложили матрацы. Заодно они откопали и засыпанные штукатуркой одеяла и даже один несломанный стул. В ящике стола нашлось несколько вилок, ложек и ножей. В очаге пылал огонь. Дым по трубе вытягивало в окошко. Бухер за стеной все еще рыскал в развалинах.

Рут во время раскопок наткнулась на осколок зеркала и украдкой сунула его в карман. Сейчас, стоя у окна, она в него смотрелась. Она слышала восклицания Бухера и что-то ему отвечала, но глаза ее не отрывались от того, что она увидела в зеркальном стеклышке. Седые патлы; провалившиеся глаза; горькие складки вокруг щербатого, почти беззубого рта. Она разглядывала себя долго, беспощадно. Потом швырнула зеркальце в огонь.

Вернулся Бухер. Оказывается, он еще и подушку нашел. Небо тем временем окрасилось яблочной зеленью, и наступил удивительно тихий вечер. Они молча смотрели в разбитое окно и вдруг впервые осознали, что они одни. Они же почти забыли, что это такое. Вокруг них всегда был лагерь с его толчеей, переполненными бараками и даже с переполненными уборными. Конечно, хорошо, когда у тебя есть товарищи, и все же зачастую страшно угнетала невозможность побыть одному. Лагерная жизнь — как каток: она подминает всякое «я», утрамбовывая его в плотную людскую массу.

— Как странно, Рут, вдруг оказаться наедине, правда?

— Да. Словно мы последние люди на земле.

— Почему последние? Первые.

Они положили один из матрацев так, чтобы можно было смотреть в открытую дверь. Они вскрыли консервы и поели, а потом сели рядышком на пороге. На горизонте за грудой развалин еще теплился свет уходящего дня.