Искра жизни

— Отлично. Порви его! Левинский сегодня уйму всего успел. — Бергер вздохнул. — Надеюсь, хоть теперь мы наконец-то получим передышку.

— Как знать. Смотря кого назначат новым старостой.

Откуда ни возьмись над лагерем вдруг появилась стая ласточек. Они кружили долго, высоко, вычерчивая в небе размашистые спирали, потом стали спускаться все ниже, стремительно проносясь над польскими бараками. Их переливчатые синеватые крылья едва не чиркали по коньку крыши.

— Первый раз вижу птиц в лагере, — изумился Агасфер.

— Ищут, где гнезда свить, — пояснил Бухер.

— Здесь, что ли? — усмехнулся Лебенталь.

— Так ведь колоколен-то у них нет больше.

Дым над городом тем временем начал рассеиваться.

— И правда! — сказал Зульцбахер. — Ты погляди: последняя рухнула.

— Здесь? — Лебенталь, покачивая головой, следил за ласточками, которые с пронзительными ликующими криками кружили над бараком. — И ради этого они прилетают из Африки? Сюда?

— В городе им некуда деться, там ведь пожар.

Они посмотрели вниз, на город.

— Ну и зрелище! — прошептал Розен.

— Сейчас много городов вот так же горят, — изрек Агасфер. — Побольше и поважней этого. Вот там действительно зрелище.

— Несчастная Германия, — вздохнул кто-то неподалеку.

— Что?

— Несчастная Германия.

— Бог ты мой! — воскликнул Лебенталь. — Нет, вы слыхали?

Потеплело. К вечеру барак узнал, что крематорий тоже пострадал от бомбежки. Рухнула одна из стен его каменной ограды, и виселица покосилась; но трубы продолжали дымить на полную мощность.

Небо снова заволокло. В воздухе повисла духота. Малый лагерь остался без ужина. В бараках воцарилась тишина. Кто мог выползти, лежал на улице. Казалось, удушливый воздух способен был насытить, словно пища. Облака, с каждым часом все гуще и тяжелей, напоминали тугие мешки, из которых вот-вот посыплется еда. Усталый Лебенталь вернулся с вечернего обхода. Он сообщил: четырем баракам в Рабочем лагере выдали ужин. Остальным ничего — якобы разрушены продовольственные склады. Проверки и шмона ни в одном бараке не было. Очевидно, эсэсовцы еще не обнаружили недостачи в арсенале.

Становилось все теплей. Город лежал внизу, окутанный странным, сернистым освещением. Солнце давно зашло, но облака все еще сочились этим желтоватым, мертвенным светом, который никак не хотел меркнуть.

— Гроза будет, — заметил Бергер. Весь бледный, он лежал рядом с пятьсот девятым.

— Хорошо бы.

Бергер посмотрел на товарища. Пот заливал ему глаза. Он очень медленно повернул голову, и внезапно изо рта у него хлынул поток крови. Кровь текла столь легко и буднично, что в первую секунду пятьсот девятый просто не поверил своим глазам. Потом вскочил:

— Бергер! Что с тобой? Бергер!

Бергер весь скорчился и лежал очень тихо.

— Ничего, — ответил он.

— Это что, легочное кровотечение?

— Нет.

— Что же тогда?

— Желудок.

— Желудок?

Бергер кивнул. Потом сплюнул кровь, которая еще оставалась во рту.

— Ничего страшного, — прошептал он.

— Как же, рассказывай. Что надо сделать? Скажи, что нам для тебя сделать?

— Ничего. Нужен покой. Дать полежать.

— Может, внести тебя в барак? Мы для тебя топчан расчистим. Пару-тройку других на улицу выбросим.

— Нет. Мне надо только спокойно полежать.

Пятьсот девятого охватило вдруг безысходное отчаяние. Он столько раз видел, как умирают люди, и почти столько же раз умирал сам, так что уж теперь-то, казалось бы, твердо уверился: ничья смерть не будет для него слишком сильным потрясением. Но сейчас от одной мысли он перепугался, как ребенок. У него было такое чувство, будто он теряет последнего и единственного друга в жизни. И тотчас же накатила безнадежность. Лицо Бергера, мокрое от пота, еще улыбалось ему, а пятьсот девятый уже видел его там, в подвале, на цементном полу, в стылой неподвижности.

— Ведь должна же, черт подери, хоть у кого-то быть еда! Или лекарство! Лебенталь!

— Никакой еды, — прошептал Бергер. Он протестующе поднял руку и раскрыл глаза. — Ты уж поверь. Я скажу, если мне что понадобится. В свое время. Но не сейчас. Сейчас ничего. Поверь. Это только желудок. — И он снова закрыл глаза.

После свистка вечернего отбоя из барака вышел Левинский. Он подсел к пятьсот девятому.

— А почему, собственно, ты не в партии? — напрямик спросил он.

Пятьсот девятый смотрел на Бергера. Тот дышал размеренно и ровно.

— С какой стати ты вдруг именно сейчас решил это узнать? — ответил он вопросом на вопрос.

— Жалко просто. Хотелось, чтобы ты был одним из нас.

Пятьсот девятый знал, к чему клонит Левинский. В руководстве лагерного подполья коммунисты образовывали особенно твердое, энергичное и сплоченное звено. Это звено хоть и сотрудничало с другими подпольщиками, но никогда не доверяло им целиком и неизменно преследовало свои цели. И всегда первым делом защищало и продвигало своих людей.

— Ты вполне бы мог нам пригодиться, — наседал Левинский. — Кем ты раньше был? Ну, по профессии?

— Редактором, — ответил пятьсот девятый и сам удивился, насколько странно звучит здесь это слово.

— Редакторы нам как раз очень нужны!

Пятьсот девятый ничего не ответил. Он знал: спорить с коммунистом так же бесполезно, как и с нацистом.