Искра жизни

— Ты, часом, не слыхал, кого нам пришлют старостой? — спросил он немного погодя.

— Да вроде одного из наших. Во всяком случае, кого-то из политических, это точно. У нас ведь тоже нового назначили. Он вообще наш человек.

— Значит, ты вернешься в свой барак?

— Через день-другой. Только староста тут ни при чем.

— Ты что, еще что-то слышал?

Левинский посмотрел на пятьсот девятого испытующе. Потом придвинулся ближе.

— Мы ожидаем захвата лагеря примерно через две недели.

— Что?

— Да. Через две недели.

— Ты имеешь в виду — освобождение?

— Освобождение и захват лагеря нашими людьми. Мы должны взять его в свои руки, когда эсэсовцы смоются.

— Кто это «мы»?

Левинский снова секунду поколебался.

— Будущее руководство лагеря, — сказал он затем. — Какое-то руководство ведь должно быть, вот мы его уже и организуем. А иначе будут только хаос и бестолковщина. Надо быть наготове, чтобы сразу включиться. Снабжение и обеспечение лагеря должно идти без перебоев, это самое главное. Снабжение, обеспечение, организация — здесь же тысячи людей, их нельзя так сразу взять и распустить.

— Здесь-то уж точно нельзя. Многие даже ходить не могут.

— И это тоже. Врачи, медикаменты, транспортировка, пополнение продовольствия, реквизиции в окрестных деревнях..

— И как же вы собираетесь со всем этим справиться?

— Нам помогут, конечно. Но организовать все должны мы сами. Кто бы нас ни освободил — англичане или американцы, но это будут боевые части, действующая армия. Им недосуг концлагерем управлять, у них совсем другие задачи. Управлять будем мы сами. С их помощью, конечно.

Пятьсот девятый хорошо видел голову Левинского на фоне облачного неба. Голова была мощная, округлая, словно литая.

— Странно, — произнес он. — Как запросто мы рассчитываем на помощь неприятеля, верно?

— Я поспал, — сказал Бергер. — Я снова в порядке. Это был желудок, только и всего.

— Ты болен, и это не желудок, — возразил пятьсот девятый. — Никогда не слышал, чтобы при больном желудке кровью харкали.

Глаза Бергера вдруг широко раскрылись.

— Мне такой сон странный приснился. Отчетливый, совсем как наяву. Будто я оперирую. Свет яркий… — И он уставился в ночь.

— Эфраим, Левинский считает, что через две недели мы будем на свободе, — осторожно сказал пятьсот девятый. — Они теперь каждый день радио слушают.

Бергер не шелохнулся. Казалось, он даже не слышит.

— Я оперировал, — заговорил он снова. — Как раз сделал надрез. Резекция желудка. Только начал и вдруг понял, что ничего не помню. Я все забыл. Стою весь в поту. Пациент лежит, взрезанный уже, без сознания — а я ничего не помню. Начисто позабыл всю операцию. Это было ужасно.

— Не думай больше об этом. Обыкновенный кошмар, только и всего. Господи, чего мне тут только не снилось. А когда выйдем отсюда, нам и не такое еще сниться будет.

Пятьсот девятый вдруг совершенно отчетливо учуял запах яичницы с салом. Он постарался отогнать от себя очередное наваждение.

— Нас ждут не только лавры и литавры, — сказал он. — Это уж точно.

— Десять лет! — Бергер все еще смотрел в небо. — Десять лет впустую! Псу под хвост! Просто выброшены! Без работы! Я раньше как-то совсем об этом не думал. Очень возможно, что я и правда многое забыл. Я и сейчас весь ход операции вспомнить не могу. По-настоящему вспомнить, во всех мелочах. Первое время в лагере я по ночам репетировал операции в уме. Потом перестал. Очень может быть, что я все забыл…

— Да нет, просто из головы вылетело. Совсем такое не забывается. Это как языки или езда на велосипеде — все вспомнится.

— Но можно разучиться. Руки. Точность. Можно потерять уверенность. Или просто отстать. За десять лет много всего могло произойти. Многое открыли. Я ведь ничего об этом не знаю. Я только постарел, постарел и устал.

— Чудно, — задумчиво произнес пятьсот девятый. — Я совсем недавно тоже ни с того ни с сего о своей бывшей работе думал. Левинский спросил, кем я был. Он считает, что мы через две недели отсюда выйдем. Ты можешь себе такое вообразить?

Бергер отрешенно покачал головой.

— Куда все подевалось? — проговорил он. — То сроку конца не было, а теперь ты говоришь: через две недели. А я сразу спрашиваю себя: куда подевались эти десять лет?

В котловине реки полыхал горящий город. В воздухе все еще было душно, хотя уже настала ночь. Чад и угар доносились даже сюда. Сверкали молнии. На горизонте разгорались еще два огня — дальние города, тоже разбомбленные.

— Может, Эфраим, удовлетворимся пока тем, что мы вообще еще способны мыслить — хотя бы о том, о чем думаем сейчас?

— Да, ты прав.

— Мы ведь уже опять думаем, как люди. И думаем о том, что ждет нас после лагеря. Когда ты в последний раз мог себе такое представить? А остальное вернется само собой.

Бергер кивнул.

— А если даже мне всю жизнь придется инвалидом небо коптить после того, как я отсюда выйду… Все равно…

Огромная молния разом распорола небо, а немного погодя издали проурчал долгий глухой раскат грома.

— Может, все-таки зайдем в барак? — спросил пятьсот девятый. — Потихонечку можешь встать или поползешь?