Искра жизни

— Нет. — Штайнбреннер твердо смотрел на Вебера.

— Это хорошо. Нам нужны надежные люди. Особенно сейчас. — Вебер давно уже наблюдал за Штайнбреннером. Парень ему нравился. Такой молодой, а все-таки в нем еще сохранилось что-то от того фанатизма, которым прежде так славилась СС. — Особенно сейчас, — повторил Вебер. — Нам нужна сейчас СС внутри СС. Ты меня понял?

— Так точно! По крайней мере надеюсь, что да.

Штайнбреннер снова зарделся. Вебер был его кумиром. Он восхищался им слепо и безоглядно, как мальчишка своим любимым героем, каким-нибудь вождем индейцев. Он слышал о мужестве, проявленном Вебером в митинговых сражениях тридцать третьего, знал, что в двадцать девятом тот участвовал в убийстве пяти рабочих-коммунистов и получил за это четыре месяца тюрьмы; этих рабочих среди ночи повытаскивали из постелей и на глазах у домочадцев затоптали насмерть. Дошли до него и легенды о жестоких допросах, которыми Вебер прославился в гестапо, и о его беспощадности к врагам народа. Единственное, чего Штайнбреннер желал всей душой, — это стать таким же, как его идеал. Он вырос уже под диктовку партии. Ему было семь лет, когда национал-социализм пришел к власти, и в каком-то смысле он был законченным продуктом нацистского воспитания.

— Слишком многие попали в СС без тщательной проверки, — сказал Вебер. — Теперь начнется отбор. Только теперь выяснится, что такое элита. Тухлые времена вольготной жизни прошли. Ты это понимаешь?

— Так точно! — Штайнбреннер стоял навытяжку.

— У нас тут есть уже человек десять — двенадцать надежных людей. Под лупой выискивали. — Вебер посмотрел на Штайнбреннера испытующе. — Приходи сегодня вечером в половине девятого сюда же. А там видно будет.

Штайнбреннер лихо повернулся и, чеканя шаг, вышел. Вебер встал, обошел вокруг стола. «Одним больше, — подумал он. — Уже достаточно, чтобы в последнюю минуту испортить старику всю его обедню». Он ухмыльнулся. Он давно заметил, что Нойбауэр хочет предстать этаким добела отмытым херувимом и все свалить на него, Вебера. Последнее-то ему безразлично, за ним и без того числится более чем достаточно, но вот добела отмытых херувимов он терпеть не может…

День тянулся своим чередом. Эсэсовцы уже почти не заходили в зону. Они, правда, не знали, что у заключенных есть оружие, и осторожничали не из-за этого. Даже с сотней револьверов лагерники в открытом бою недолго продержались бы под пулеметным огнем. Само количество арестантов — вот что стало вдруг отпугивать эсэсовцев.

В три часа по репродукторам были объявлены фамилии двадцати заключенных: всем им надлежало через десять минут прибыть к главным воротам. Это могло означать все, что угодно: допрос, письмо из дома или смерть. Тайное руководство лагеря распорядилось: всем двадцати немедленно из своих бараков исчезнуть, причем семерых тут же переправили в Малый лагерь. Некоторое время спустя объявление по радио повторили. Все вызванные были из политических. И ни один не явился по вызову. Это был первый случай, когда лагерь открыто отказывался подчиниться приказу. Вскоре после этого пришла команда всем выйти на построение. Тайное лагерное руководство в ответ передало директиву: всем оставаться в бараках. При построении на плацу заключенных перестрелять легче легкого. Что до Вебера, то он с удовольствием пустил бы в дело пулеметы, но столь открыто выступать против Нойбауэра он все же не решался. Между тем подпольное лагерное руководство через канцелярию успело выведать, что приказ отдан не Нойбауэром, а именно Вебером. Вебер тут же приказал объявить по репродукторам, что лагерь не получит еды, пока не выйдет на построение и не будут выданы двадцать политических заключенных.

В четыре часа пополудни пришел приказ от Нойбауэра. Старосты обоих лагерей должны немедленно к нему явиться. Старосты приказу подчинились. Лагерь замер в напряженном ожидании: вернутся или нет?