Искра жизни

Вначале пятьсот девятый словно оцепенел. Но теперь он осторожно выпрямился. На фоне пламени он отчетливо видел черные фигуры эсэсовцев. Различил между ними Вебера — тот стоял, по-хозяйски расставив ноги. «Только не спеши! — думал он, а внутри у него все дрожало. — Не спеши, делай все по порядку!» Он вынул револьвер из-под рубашки. Потом, в коротком провале тишины между ревом эсэсовцев и гудением пламени, он яснее расслышал крики узников. Крики были пронзительные, какие-то нечеловеческие. Не думая больше ни о чем, он прицелился Веберу в спину и нажал на спусковой крючок.

Он не расслышал своего выстрела среди других. Он увидел, что Вебер стоит как ни в чем не бывало. И только тут сообразил, что рука его не почувствовала отдачи. Сердце екнуло, словно кто-то ударил по нему молотком. Выходит, осечка?

Он не заметил, как прокусил себе губу. Бессильная ярость обрушилась на него черной волной, а он все кусал и кусал губы, лишь бы не погрузиться в эту черную муть. Неужто отсырел или сломан? Слезы, боль, гнев, ярость, пальцы, сжимающие рукоятку, — и вдруг, как спасительное озарение, те же пальцы сами привычно и нежно скользят по гладкой вороненой поверхности, вот и маленький рычажок, который без труда сдвигается вверх, — вздох облегчения, долгий вздох, — он просто не снял оружие с предохранителя.

Ему сказочно повезло. Никто из эсэсовцев не обернулся. С этой стороны они ничего интересного не ожидали. Они стояли, гикали и держали на прицеле двери. Пятьсот девятый поднес револьвер поближе к глазам. В неровных отсветах пламени убедился, что теперь оружие на боевом взводе. Руки у него все еще дрожали. Он прилег на гору трупов и как следует оперся на локти, чтобы унять дрожь. Прицелился, сжимая оружие обеими руками. Вебер стоял от него шагах в десяти. Пятьсот девятый несколько раз глубоко вздохнул, выравнивая дыхание. Потом задержал воздух в груди, как можно тверже напряг руки и плавно потянул на себя спусковой крючок.

Хлопок выстрела утонул в пальбе эсэсовцев. Но пятьсот девятый почувствовал очень сильную отдачу. Он выстрелил еще раз. Вебер дернулся вперед, будто споткнулся, затем обернулся, словно безмерно чем-то удивленный, но колени его подломились, и он рухнул на землю. Пятьсот девятый стрелял еще и еще. Он целился в следующего эсэсовца, того, что был с ручным пулеметом. Он все жал и жал на спуск, хотя у него давно кончились патроны. Эсэсовец не падал. Какое-то время, уже опустив револьвер, пятьсот девятый стоял в полный рост. Он-то ждал, что его тут же пристрелят. Но во всеобщем грохоте его вообще никто не заметил. Поняв это, он упал на землю за кучу мертвецов.

В эту секунду один из эсэсовцев взглянул в сторону Вебера.

— Эй! — воскликнул он. — Оберштурмфюрер!

Вебер стоял позади них и чуть в стороне, так что они не сразу заметили, что случилось.

— Оберштурмфюрер! Что с вами?

— Он ранен!

— Кто это сделал? Это кто-то из вас!

— Оберштурмфюрер!

У них даже в мыслях не было, что в Вебера мог стрелять кто-то еще, что это не шальная пуля.

— Проклятие! Кто этот идиот?!

Тут раздались новые выстрелы. Но на сей раз из Рабочего лагеря. Там видны были вспышки.

— Американцы! — заорал один из эсэсовцев. — Живо! Сматываемся!

Штайнбреннер начал палить в сторону уборной.

— Бежим! Отходим вправо! Через плац! — надрывался кто-то. — Скорей! Пока нас не отрезали!

— А оберштурмфюрер?!

— Не тащить же его с собой!

Вспышки со стороны уборной явственно приближались.

— Бежим! Да скорей же!

Эсэсовцы, стреляя на бегу, скрылись за горящим бараком. Пятьсот девятый поднялся. Шатаясь, пошел к бараку. По пути один раз упал. Потом распахнул дверь.

— Выходите! Скорее! Они ушли.

— Стреляют же!

— Это наши. Скорей! Скорей!

Спотыкаясь, он побежал к следующей двери и начал за руки и за ноги оттаскивать от нее людей, еще живых, и мертвых.

— Выходите! Выходите! Они ушли!

Дверь распахнулась, оттуда, прямо по телам товарищей, вываливались люди. Пятьсот девятый поспешил дальше. Дверь секции «А» уже горела. К ней никак не подберешься. Он что-то кричал, орал без умолку, слышал выстрелы, гвалт; горящая доска откуда-то сверху свалилась прямо ему на плечо, он упал, попытался вскочить, почувствовал вдруг сильный удар, а придя в себя, понял, что все еще сидит на земле. Хотел встать, но не смог. Откуда-то издали, как сквозь вату, доносились крики, и он увидел людей, но тоже как будто вдалеке, их было неожиданно много, причем не эсэсовцев — это были заключенные, они кого-то несли, спотыкались об него; он пополз в сторону. Больше он ничего не может. Он смертельно устал. Только бы убраться с дороги. Во второго эсэсовца не попал. Да и Вебера, может, только ранил. Все впустую. Он оплошал.

Пятьсот девятый полз дальше. Вон груда мертвецов. Там ему самое место. Выходит, грош ему цена. Бухера нет. Агасфера нет. Надо было поручить все Бухеру. Отдать револьвер ему. Было бы куда лучше. А от него — какой от него толк?

Он устало приткнулся к груде тел. Где это у него болит? Он провел ладонью по груди, потом поднял руку. Ладонь была в крови.