Искра жизни

Нойбауэр отшвырнул в сторону солидный кусок цемента. Он увидел чьи-то волосы и схватился за них, пытаясь вытащить голову. Голова не поддавалась.

— Альфред! — позвал он и снова оглянулся. Машины уже не было. — Свиньи! — прорычал он, внезапно приходя в ярость. — Когда надо, их никогда нет.

Он продолжал разгребать. Пот ручьями тек за воротник мундира. Он давно отвык от физической работы. «Полиция! — думал он. — Спасательные бригады! Где все эти бездельники?»

Еще один кусок цемента, расколовшись, отвалился в сторону, и под ним Нойбауэр увидел нечто, что еще совсем недавно было человеческим лицом. Теперь же это была просто плоская, залепленная серой трухой лепешка. Нос расплющен. Глаз не было вовсе, их забило известкой; губы словно срезало, а рот являл собой крошево из осколков цемента и выбитых зубов. Вместо лица был серый овал, сквозь который кое-где сочилась кровь, да шапка волос сверху.

Нойбауэра затошнило и тут же вырвало. Нутро исторгало из себя съеденный недавно обед: копченую колбасу с красной капустой и вареной картошкой, рисовый пудинг и кофе — все это плюхалось теперь рядом с размозженным лицом. Нойбауэр искал, на что бы опереться, но под рукой ничего не оказалось. Он чуть отодвинулся в сторону, продолжая блевать.

— Что тут такое? — спросил вдруг кто-то у него за спиной.

Позади него стоял человек. Как он подошел, Нойбауэр не слышал. В руках у человека была лопата. Нойбауэр кивнул, указывая на голову в развалинах.

— Завалило кого, что ли?

Голова слегка шевельнулась. Вместе с ней шевельнулось что-то и в серой лепешке лица. Нойбауэра снова вырвало. Слишком обильный был обед.

— Да он же задохнется! — воскликнул человек с лопатой, кидаясь к голове. Он начал отирать лицо, пытаясь нащупать и освободить нос, буравил пальцами там, где должен быть рот.

Лицо вдруг стало сильно кровоточить. Плоская маска оживала под напором наступающей смерти. Рот захрипел. Пальцы руки судорожно царапали битый кирпич, а голова со слепыми глазами вся затряслась. Она потряслась немного и затихла. Человек с лопатой выпрямился. Он вытер перемазанные кровью и известкой руки о край желтой шелковой портьеры, рухнувшей вниз вместе с окном.

— Умер, — сказал он. — Там еще кто-нибудь есть?

— Не знаю.

— Вы не из этого дома?

— Нет.

Человек указал на голову.

— Родственник ваш? Или знакомый?

— Нет.

Человек взглянул на красную капусту, колбасу, картошку с рисом, потом посмотрел на Нойбауэра и пожал плечами. Похоже, особого почтения эсэсовский начальник у него не вызывал. Впрочем, для тяжелого военного времени обед был и впрямь роскошный. Нойбауэр почувствовал, как щеки заливаются краской. Он быстро отвернулся и, скользя по битому кирпичу, стал спускаться вниз.

Прошел почти час, пока он наконец добрался до аллеи Фридриха. Улица не пострадала. Сдерживая волнение, Нойбауэр пошел вперед. Если на следующей поперечной улице здания стоят, значит, его доходный дом тоже в порядке, думал он, вдруг становясь суеверным. Улица оказалась цела. Две следующие тоже. Он приободрился и ускорил шаг. «Попробую еще раз, — подумал он. — Если на следующем перекрестке два крайних дома справа невредимы, значит, и меня Бог миловал!» Сработало! Лишь третий дом справа был грудой руин. Нойбауэр сплюнул — в горле пересохло от пыли. Вполне обнадеженный, он свернул за угол на улицу Германа Геринга и замер как вкопанный.

Бомбы поработали на славу. Верхние этажи его дома обрушились полностью. Углового фронтона как не бывало. Его отбросило на другую сторону улицы, прямо в антикварный магазин. Встречной волной из магазина на мостовую вышвырнуло бронзовую фигуру Будды. Великий отшельник восседал на уцелевшем пятачке брусчатки. Молитвенно сложив руки на груди, он невозмутимо взирал поверх всего этого европейского распада куда-то в сторону разрушенного вокзала, словно ожидал оттуда, из-за руин, появления некоего восточного экспресса, который подхватит его и умчит обратно к простым законам джунглей, где убивают, чтобы жить, но не живут, чтобы убивать.

В первую секунду Нойбауэра охватило дурацкое чувство обиды: судьба жестоко надсмеялась над ним. Как же так, с поперечными улицами все сошлось, и вдруг такое! Это была горькая обида обманутого ребенка. Он чуть не плакал. Ну почему это должно было случиться с ним, именно с ним? Он окинул взглядом улицу. Ведь вон же, некоторые дома еще стоят. «Почему не их? — думал он. — Почему наказан именно я, честный патриот, заботливый муж, любящий отец?»