Искра жизни

— Зельма! — Нойбауэр невольно бросил взгляд на портрет фюрера, подскочил к двери и захлопнул ее. — Черт подери! Возьми же ты себя в руки! — прошипел он. — Ты хочешь всех нас погубить? Что ты так кричишь, ты с ума сошла? Он стоял совсем рядом с ней. Через ее толстые плечи фюрер продолжал холодно глядеть на ландшафт Берхтесгадена. На какое-то мгновение Нойбауэр чуть не поверил, что фюрер слышал весь разговор. Зельма не видела фюрера.

— С ума сошла? — визжала она. — Кто с ума сошел? Я? Нет! Мы прекрасно жили до войны, а теперь?

Теперь? Хотелось бы мне знать, кто здесь сошел с ума? Нойбауэр схватил жену за руки и так встряхнул, о голова у нее заходила из стороны в сторону и она молкла. Несколько заколок выпало, волосы распустились, она поперхнулась и закашлялась. Нойбауэр выпустил ее из своих объятий, и она, как мешок, плюхнулась в шезлонг.

— Что с ней? — спросил он свою дочь.

— Ничего особенного. Мама очень возбуждена.

— Отчего? Ведь ничего не случилось.

— Как это ничего не случилось? — жена взялась за старое. — С тобой, конечно, ничего там, наверху! Но мы здесь одни…

— Тихо! Черт возьми! Не так громко! Я для того вкалывал пятнадцать лет, чтобы своим воплем ты все разом перечеркнула? Думаешь, не найдется таких, которые только и ждут, чтобы занять мое место?

— Это была первая бомбардировка, папа, — спокойно заметила Фрейя. — До сих пор ведь у нас только объявляли воздушную тревогу. Мама постепенно привыкнет.

— Первая? Конечно, первая. Надо радоваться, что до сих пор еще ничего не случилось, вместо того, чтобы кричать всякую чушь.

— Мама нервничает, но она привыкнет.

— Нервничает? — Нойбауэра раздражало спокойствие дочери. — А кто не нервничает? Думаешь, я не нервничаю? Просто надо уметь держать себя в руках. Иначе может произойти всякое.

— Все одно! — рассмеялась Зельма. Она лежала в шезлонге, растопырив свои неуклюжие ноги. На ногах были розовые шелковые туфли. Розовый цвет и шелк она считала верхом элегантности. — Не нервничать! Привыкать! Тебе хорошо говорить!

— Мне? Почему вдруг?

— С тобой ничего не случится.

— Что?

— С тобой ничего не случится. А мы здесь в ловушке.

— Это же полная ерунда! Здесь все равны. Почему вдруг со мной ничего не случится?

— Ты чувствуешь себя в безопасности там, наверху, в своем лагере!

— Что? У нас нет таких погребов, как у вас здесь. — Это была неправда. Нойбауэр бросил сигарету и затоптал ее сапогом.

— Потому что вам они не нужны. Вы расположены вне города.

— Можно подумать, это что-нибудь да значит! Если уж бомба настигает цель, она ее поражает.

— Лагерь бомбить не будут.

— Вон как? Это что-то новое. Откуда у тебя такая информация? Может, американцы сбросили листовки, сообщив об этом? Или тебя специально проинформировали?

Нойбауэр посмотрел на свою дочь. Он ожидал одобрения этой шутки. Но Фрейя перебирала бахрому плюшевой скатерти, расстеленной на столе рядом с шезлонгом. Вместо дочери ответила жена.

— Они не станут бомбить своих людей.

— Ерунда. Здесь у нас нет американцев. И англичан тоже. Только русские, поляки, всякая балканская сволочь и немецкие враги отечества, евреи, предатели и преступники.

— Они не станут бомбить русских, поляков и евреев, — произнесла Зельма с тупым упрямством.

Нойбауэр резко повернулся к ней.

— Ты знаешь массу всяких вещей, — сказал он тихо с глубокой злобой. — А теперь хочу тебе еще кое-что сказать. Они вообще не представляют себе, что за лагерь там наверху, ясно? Они видят только бараки. Они вполне могут принять их за военные бараки. Они видят казармы. Это наши казармы СС. Они видят здания, в которых работают люди. Для них это фабрики и мишени. Там, наверху, во сто раз опаснее, чем здесь. Поэтому я и не хотел, чтобы вы там жили. Здесь, внизу, нет поблизости ни казарм, ни фабрик. Доходит это до тебя или нет?

— Нет.

Нойбауэр пристально посмотрел на жену. Зельма еще никогда не была такой. Он не понимал, какой бес и нее вселился. Это был не только и не столько страх. Вдруг он почувствовал надвигающийся разрыв с собственной семьей. И это тогда, когда им особенно важно быть вместе. Раздраженный, он снова бросил взгляд на дочь.

— Ну, а ты? — спросил он. — Ты что думаешь? Молчишь, словно в рот воды набрала.

Фрейя Нойбауэр встала. Ей было двадцать лет. Тоненькая, с лицом желтого цвета и выступающим лбом, она не была похожа ни на Зельму, ни на своего отца.

— Мне кажется, мама уже успокоилась, — проговорила она.

— Что? Как это?

— Мне кажется, она успокоилась.

Нойбауэр выдержал паузу. Он ждал, что жена еще что-нибудь выкинет.

— Ну, хорошо, — проговорил он наконец.

— Может, пройдем наверх? — спросила Фрейя.

Нойбауэр настороженно посмотрел на Зельму. Он все еще не доверял ей. Он должен был объяснить жене, что ей ни в коем случае нельзя ни с кем ничего обсуждать. Даже с прислугой. Но его опередила дочь.

— Наверху будет лучше, папа. Там больше воздуха.

Он все еще пребывал в нерешительности. «Лежит передо мной, ну прямо как мешок с мукой, — подумал он. — Пора бы уж ей сказать что-нибудь разумное».

— Мне надо в ратушу. В шесть часов. Дитц позвонил, надо обсудить кое-что.