Искренне, твоя Любовь

Схватив книжку, оставленную тетушкой на столе, я пулей вылетела из комнаты. И тут же получила выволочку от мамы, так как в кабинет мне запретили заходить категорически. Мое моральное изничтожение прекратила тетя. Подмигнув, она поинтересовалась, не приглянулся ли мне кто-нибудь? Мама тут же направила свой гнев на сестру, мол, нечего моей дочери всякой чепухой голову забивать и разрешать ей пялиться на всяких мужиков.

Честно сказать, я такому выпаду удивилась. Выходила совершеннейшая нелепица: на обнаженную мужскую натуру в художественных альбомах можно смотреть, а на портреты вполне приличные — нет! Пока я пыталась постичь логику родительницы, тетушка покачала головой и посетовала: «Наденька, вырастет у тебя с таким воспитанием…» Мама не стала слушать сестру, оборвав ее безапелляционным «Вырастет у меня нормальная женщина, которая должна будет найти нормальную работу, нормального мужа и родить нормального ребенка!».

Тут уж не выдержала тетя, заведя извечную проповедь о том, что настоящая женщина никому ничего не должна, а вот обязанностей у нее хоть отбавляй: любить себя, ценить себя, уважать себя, заботиться о себе, не размениваться на мелочи, не идти на компромисс с сердцем и совестью…

В общем, уехали мы тогда раньше, чем планировали.

Философия тетушки мне всегда импонировала, только в моей жизни вечно выходила серединка на половинку, но все же лучше, чем у мамы. Как бы я ее ни любила, но это очевидно! В любом случае, до идеала и мне было далеко.

Окажись на моем месте тетя, она бы смело шагнула за угол в ожидании приключения, а я морально настраивалась на то, что могло бы меня ожидать, или не могло… Да, впечатлительность всегда мне мешала!

Вздохнув еще раз, я обошла угловой стеллаж и оказалась в рабочей зоне кабинета. На залитом светом столе сиротливо лежала тетрадь. Потрепанная жизнью и распухшая от обилия непредусмотренных вкладок вид она имела довольно жалкий. Достопамятная стена, можно сказать, пустовала. Картина, висевшая на ней, выглядела так же одиноко, как и тетины ботанические заметки на столешнице. Со своего места я толком даже сюжет не могла рассмотреть: слишком уж темные краски выбрал художник. И он явно перестарался с лаком.

Поняв, что ничего шокирующего и впечатляющего не предвидится, я подошла ближе к шедевру. Полотно неизвестного мастера оказалось портретом. Мужским. В полный рост. Только назвать его картиной язык не поворачивался. Пусть в раме, но это был всего лишь этюд, хотя и весьма умелый. Однако вся фигура объекта не позволяла усомниться в том, что на большее живописцу рассчитывать не стоит. Темноволосый незнакомец в светлой рубашке и брюках невнятного цвета застыл в вызывающе агрессивной позе: широкая стойка ног, скрещенные на груди руки, плечи немного отведены назад, а бедра и грудная клетка наоборот подались вперед. Лицо тоже не отличалось доброжелательностью — льдисто-голубые глаза жестко смотрели исподлобья, губы сжались в тонкую линию, подбородок выглядел напряженным.

— Кто ж тебя так разозлил? — прошептала я, не сдержавшись.

Ответа не последовало. Оно, знаете ли, к лучшему!

— А ты все же хорош, — заметила я так же тихо и провела пальцем по фону возле рубашки. Перевела взгляд на лицо и наткнулась на сканирующий взор, заставивший смутиться. Проглотив комок в горле, я поправилась: — В том смысле, что написан хорошо, хоть и этюд! Если б встретились на улице, я бы тебя точно узнала.

Тишина тишиной, но с портретами разговаривать людям в здравом уме не пристало. Передернув плечами, я отошла к столу. Пока разбирала тетины заметки, меня не покидало ощущение, будто мой затылок сверлят взглядом. Ну, художник! Ну… мастер!

Обернувшись к картине, еще раз проследила за направлением взгляда ее мрачного героя. Да, смотрел он прямиком на кресло за рабочим столом. И как я собираюсь работать здесь?!

— Ладно, — я отодвинула в сторону неприятные мысли, — хорошо хоть в тетрадке рядом с каждым названием и описанием ухода есть соответствующее фото, и все кустики зримо отличаются друг от друга!

Подбодрив себя, я не удержалась и вновь посмотрела на своего нового соседа по дому. Печальные думы где-то надежно спрятались, и им на смену пришло озорство. Ничем другим я свои следующие слова объяснить не могу!

— Я в оранжерею, потом на кухню. Часика через два вернусь, — пообещала я портрету. — Веди себя хорошо и не скучай!

Посмеиваясь, я выплыла из комнаты. А был бы на месте картины реальный мужик — бежала бы сломя голову! Эти мысли вызвали новый приступ веселья. Я даже чуть было не оставила открытой дверь в кабинет.

* * *

Что удивительно, никакие пронзительные взоры, посторонние шумы и шорохи не отвлекали меня от работы, продвигавшейся весьма успешно. Конец этой идиллии наступил внезапно. С улицы донеслись сигналы машин, женский смех и молодецкий гогот. Я подошла к окну, выходящему на задний двор, и чуть отодвинула занавеску, чтобы лучше рассмотреть нарушителей спокойствия.