Искрящее сердце

А всё дело в том, что я собиралась пойти туда, на чердак. И меня даже не волновало, что придётся врать Светке, чего я делать не любила, но в этот раз врать придётся, потому что взять её с собой невозможно. А что волновало, так это – будет ли на чердаке вчерашний парень?

Не знаю, по какой причине, но я должна была проверить.

Поэтому, как только закончился ужин, я отвела Светку в сторону и сказала:

– Слушай, подруга дней моих суровых, старушка дряхлая моя, у меня сегодня дела. Тебе есть чем заняться?

О, когда Светка молчит и буравит взглядом, жди неприятностей. В другое время я бы, возможно, напряглась, но голову занимал только чердак и невидимая наклейка «Мадонна», которую с некоторых пор я ощущала на своём лбу.

– Расслабься, если бы я собиралась сбежать отсюда, тебя бы не оставила.

– А что тогда ты собираешься делать? – Тут же спросила она.

– Секрет. Могут у меня быть секреты?

Светка этого дела жуть как не любила, но пыхтела смиренно. Не всё же ей брыкаться, я тоже бываю упряма как осёл – и тогда держись! Переупрямила же родителей, которые твердили, что Светка собьётся с пути – нет у неё другого выбора, сопьётся да родит лет в тринадцать, а там и до наркоты, лишения родительских прав и тюряги недалеко. Но я упрямилась – нет, она продержится. Упрямилась раз за разом, год за годом – и до сих пор.

– Ладно.

Подруга хмурилась, отворачиваясь, но уже смирилась, по голосу было слышно.

– Вот и славненько.

Больше меня ничего не держало – и оставалось только смотреть под ноги, чтобы они бежали не слишком быстро.

Коридор, крыльцо, улица, спуск ко вчерашнему зданию, дверь, лестница и снова коридор. Последний пролёт перед чердаком. Сердце забилось, отчего-то стало страшно и жарко, но я не остановилась. Что поделать, такой характер – если я пру вперёд, меня не остановить. Родители повторяли это то грустно, то радостно, в зависимости от ситуации – когда что-то шло по их желанию или против.

Дверь на чердак была закрыта, но к счастью, не на ключ. Закрыта была и вторая дверь – в помещение, куда вчера я таскала стулья и мольберты. И снова – не на ключ. Хотя не думаю, что запертые замки смогли бы меня остановить.

И вот я на месте.

Он был там. В другом углу, загороженный несколькими стульями. За его плечом горела лампа, бросая свет на мольберт, куда он смотрел неподвижным взглядом. Рядом стояла портативная колонка, из которой неслись звуки. Музыка. Классическая.

Как и вчера, услышав звук, он слегка наклонил голову и уставился на меня с ожиданием.

– Привет.

Голос чуть не сдал, пришлось закрыть рот и сглотнуть. Классическая музыка – это слишком, это перебор перебористый. Но что делать?

– Чего тебе?

Я тряхнула головой, с ужасом понимая, что слова прозвучали только внутри. Он ничего не произносил, я верно, просто ждала такого вопроса. Любой нормальный человек бы так и спросил, правда? Но он молчал и смотрел задумчиво. А потом вздохнул.

– Что ты тут делаешь?

Ну что же, пора его рассмотреть. Вчера как-то не досмотрела. Только подойдём-ка и сядем напротив, чтобы лучше было видно.

Серые глаза, короткие волосы, сильно выгоревшие на солнце. Загар. Бледные на фоне загара губы, всё так же упрямо сомкнутые. Прямой нос и широкие светлые брови. И худоба, ну почему же он такой тощий? В остальном – ну просто загляденье, одет как на выход, чистый и отглаженный.

Так мы со Светкой представляем себе маминых мальчиков. Ну, которые без маминого разрешения шагу ступить не могут, каждую улыбку воспринимают как покушение на собственную девственность и которые до старости будут ходить в вязаных мамой жилетах и смотреть с ней по вечерам мелодрамы по телеку.

Только взгляд у него был другой, совсем не как у маминых мальчиков. Заморенный. Как сильно нужно устать от всего, чтобы спрятаться на чердаке?

– Яся.

Я показала на себя рукой.

Он молчал.

– Меня зовут Яся! – Громче.

Вот. Хлопнул глазами.

– А тебя?

– Лев.

– Как? – Я прыснула, не сдержалась.

– Лев. Или Лёва, имя такое. – Он словно не заметил насмешки.

– Ну ладно, Лёва. Пусть так. И что ты тут делаешь?

Он молча и равнодушно пожал плечами.

Ладно, сама посмотрю.

Я наклонилась вперёд, чтобы заглянуть и увидеть прикреплённый к мольберту лист.

– Что ты делаешь!

Надо же, он ещё и толкается!

– А ты?

– Что за беспардонность?

Ба! Да он ожил прямо, глаза засверкали.

– Тебе жалко, что ли? Дай посмотреть.

Я попробовала снова, в этот раз он не толкался, а взял меня крепко за плечо и осторожно удержал на месте.

– Не нужно, – сказал неожиданно мягко.

Лезть напролом сразу расхотелось.

– Ладно. Так что ты тут делаешь?

Несколько секунд тишины и…

– Просто думаю.

– Думаешь?

– Ну да. Здесь тихо, спокойно. Пока тебя не было, никто не мешал.

– Пока меня не принесло, ты хотел сказать? Вижу, вижу, хотел. Тут пыльно. И о чём думаешь? – Я непроизвольно покосилась на колонку. Заунывные трели скрипки или виолончели, чёрт их разберёт, наводили серость и тоску. С такой музыкой кто угодно взвоет.

– Тебе правда интересно? – На его губах появилась слабая улыбка. Такая мягкая.