Искры гнева (сборник)

Когда Гордей вошёл, то увидел за столом склонившегося над какими-то бумагами круглоголового, с белым чубом, с бритым, полным, немного обрюзглым подбородко человека. Около него, опираясь на стол, стоял среднего роста, чернобровый юноша. Его полные губы обрамляли чёрные, опущенные вниз усы. Третий человек, присутствующий в горнице, был уже в летах, кряжистый, с заметным брюшком, пучеглазый. Он сидел у окна и ковырял шилом в трубке. Все трое — в белых без вышивки сорочках, в синих широких шароварах, заправленных в сапоги с высокими голенищами.

Горница небольшая. Тесноватая. Два окна и две двери. Одни — наверное, проход в смежную комнату. У стены, на шесте, висели дублёные полушубки, плащи. На колышках — шапки. В углу, под иконой, на широкой скамье лежали пистолеты, сабли и большие кожаные сумы.

С появлением Головатого все трое поклонились, назвали себя казаками Алешковской Сечи, попросили гостя садиться.

Охранник немедленно вышел.

Головатый, усаживаясь на скамью с краю стола, ещё раз оглядел светлицу и перевёл взгляд на алешковцев. "Так вот вы какие изгнанники…" — подумал он и не почувствовал ни удивления, ни восхищения. Наоборот, когда с его появлением белочубый низко поклонился и поспешно, заискивающе заговорил, у Головатого появилась чувство враждебности.

Головатый начал без стеснения внимательно рассматривать алешковцев. Самый младший ему показался знакомым. Будто где-то он его уже видел…

— Мы алешковцы, — произнёс тихо и как-то жалобно белочубый, — а были когда-то, как и вы, — и он тяжело вздохнул, — чертомлынцы…

Головатый знал о бедствиях казаков в Алешках, но, всё-таки спросил, как им там живётся.

— Как собаке на цепи, — снова тяжело вздохнул белочубый.

— Без разрешения ни ступи, ни сядь, ни ляг и не смей, упаси бог, огрызнуться. Тут же получишь затрещину, — добавил черноусый.

— Да, да, лучше молчи, — подтвердил белочубый.

— "Ка-зак" по-турецки и по-нашему, украинскому, означает "вольный", а мы сейчас…

— У нас в Алешках, — продолжил мысль черноусого белочубый, — казак что твой крепостной…

— Гонят на Сиваш…

— Болото месить…

— Соль собирать…

— На Перекоп — строить заграждения, крепости…

— Кого хотят, того и гонят в ясырь…

— В ту проклятую Кафу…

— Не зря кобзари и думу сложили… Только у нас её поют тайком. Может быть, слышали:

Заступила чёрная туча
Да белую тучу.
Ой, поганый татарин
Запорожца замучил…

Обо всём, что говорили алешковцы, Головатый уже хорошо знал от беглецов, которые прибывали из Алешек на Слобожанщину, внимательно их слушал и всё думал, зачем они разыскали его и пригласили сюда.

— А мудрит и привередничает у вас всё тот же Костя Гордиенко? — спросил Головатый неожиданно и этим вопросом оборвал жалобные причитания алешковцев.

— Нет, кошевым у нас Иван Малашевич, — ответил белочубый. — Булава из рук Гордиенко выпала…

— Голытьба вырвала?

— Да, я считаю, что так.

— Нехороший человек этот Костя, — проговорил медленно, как бы растягивая слова, Гордей.

— Нельзя так, добрый человек, шельмовать, — возразил поучительно глуховатым голосом пучеглазый алешковец, который до сих пор всё время молчал.

— Подлый человек! — тихо, но твёрдо сказал Головатый. — Если бы не его заигрывание со шведским королём Карлом и если бы этот Гордиенко не связался с Мазепой, то, может быть, всё сложилось бы и по-иному.

Некоторое время стояла тишина.

— Перекинуться к шведу, а потом и к турецкому султану, запродать им своих людей, казаков, разве это не подлость? Подлость! — проговорил гневно Головатый.

— Да хватит вам хватит обо всём минувшем, — вмещался белочубый, — сейчас приспело, другое… — И он начал рассказывать Гордею о том, что кошевой Малашевич очень ратует за возвращение казаков из Алешек в родной край. Разрешения пока ещё нет. Но есть большая надежда. Нарочные из Алешек вторично, разумеется тайно, собираются выехать в Петербург за разрешением. — А нам, — взглянув на пучеглазого, подчеркнул он, — выпала честь перед этой поездкой сделать кое-что важное, что будет содействовать этой поездке. Да, да! Будет содействовать!.. — Ом взглянул теперь уже на черноусого, помолчал, видимо собираясь с мыслями, и продолжил немного медленнее, стараясь говорить выразительно: — Нам выпало начать весьма важное строительство. Это и заставило нас приехать сюда и потревожить, извините, вас. Мы беспокоимся, чтобы побыстрее вывести наших казаков из Алешек. Где именно осядем? — сказал так, будто спрашивал. — Неизвестно. Думаю, что новая сечь будет недалеко от бывшей бузулуцкой. И земли наши, наверное, будут в границах от Днепра до реки Кальмиус.

— И станут граничить с землями Слобожанщины, — добавил черноусый.

— Вы уже поняли, уважаемый, — стал пояснять белочубый, всматриваясь прищуренными глазами в Гордея и нарочито растягивая слова, чтобы придать им большую значимость, — что, осев на Кальмиусе, мы закроем дорогу крымским татарам на Слободскую Украину, на русские земли.

Он умолк, затаил дыхание и уставился на Головатого: интересно, какое впечатление произвело на гостя сказанное.