Искры гнева (сборник)

— Ого! Вот это держалка! — воскликнул удивлённый Скалыга. — Отцова?! — не то спрашивая, не то утверждая, снова воскликнул он и стал рассматривать тонкое гибкое лезвие, немного изогнутую, с серебряными насечками и крапинами рукоять. — Но для упражнений одной мало. — Скалыга позвал своего подручного татарчука Захарку и попросил его принести оружие.

Захарка сбегал в хату и вернулся с двумя старыми саблями. Они хотя и были смазаны смальцем, но всё же не сверкали серебристым блеском, а лезвия их были притуплены и местами покрыты ржавчиной.

Скалыга вызвал на дуэль Захарку и начал показывать с ним Хрысте, как лучше наступать, обороняться.

С этого дня упражнения стали проводить каждый вечер. Скалыга, казалось, помолодел, он стал бодрым, подвижным, куда и девалась его болезнь! Тренируя Хрыстю, он рассказывал, как его учили различным приёмам с саблей, пикой и пистолетом на Запорожье и как приходилось ему применять эту науку в настоящих боях.

В тот день после обеда Скалыга сидел в тени клёнов на старой колоде, посасывал давно потухшую трубку и внимательно следил за поединком Хрысти и Захарки. Его радовали успехи девушки. Как она стремительно, ловко наступает! Вот подалась вперёд… Ещё… Ещё… Слышится тонкий звон металла, словно беспрерывно звенят туго натянутые струны. Но вот струны оборвались — это Захарка метнулся в сторону. В тот же миг Хрыстя перекинула саблю из правой руки в левую, и снова взлетел тонкий высокий звон.

— Хорошо, казаче, добре!.. — закричал, не выдержав, Скалыга. — Ей-богу, хорошо! — Вдруг он пошатнулся и тут же, чтобы не упасть, схватился руками за колоду. Веки его стали почему-то тяжёлыми, сомкнулись. Скалыге почудилось, что он находится в настоящем бою — звенят мечи, кричат раненые, густая пыль и едкий пороховой дым закрывают солнце. Бой нарастает. И он, Скалыга, в середине сечи. Плечом к плечу стоят с ним рядом его побратимы. Как их много! Он видит знакомые лица: одних он знает давным-давно, ещё с юношеских лет, других — уже будучи взрослым. А врагов тоже не счесть: шведы, татары, поляки, турки… Вдруг видение начало туманиться, исчезать — и оборвалось…

Анистрат Грименко проснулся после обеденного отдыха. Вставать не хотелось, и он продолжал лежать в согретой постели под тёплым одеялом. У него было скуластое, с редкой бородкой лицо, узкая, остро выпяченная грудь, костлявые ляжки. А Грименко так хотелось быть полным, дородным. Ведь внушительная внешность очень нужна, если ты хочешь вести знакомство с высокими чинами в канцеляриях Петербурга, Изюма, Воронежа…

Сунув ноги в комнатные туфли, накинув на плечи халат, Анистрат вышел на балкон. С пригорка, на котором стоял его дом, было видно почти всё бахмутское поселение. Вдоль реки над широкой низиной тонкой пеленой стелился туман и дым из солеварен. Солеварни стояли в каких-нибудь ста шагах от дома. Грименко скользнул безразличным взглядом по задымлённым приземистым сараям, и взор его остановился на двух длинных, сложенных из самана, крытых тёсом постройках. Грименко довольно улыбнулся — собственные! Место удобное — рапа почти под боком. Печи с широкими сковородами — из кирпича. Эх, поскорее бы растопить их, и рядом с царской начнёт вариться и его, Анистрата Грименко, соль.

Управляющий перевёл взгляд на противоположную сторону Бахмутки. Там, укрытый туманом, едва виднелся высокий частокол крепости, а поодаль от неё тянулось бахмутское поселение: белые хатки, землянки, шалаши. Жилища начали уже обрастать вербами, курчавыми клёнами, ветвистыми грушами, вишнями.

Из каких только краёв не добираются сюда беглецы, голытьба. Совсем не знают друг друга, а льнут один к другому словно родные. Клочок земли, над головой кое-какая крыша… Пусть землянка, шалаш — лишь бы не капало. А около порога, под окнами, уже шелестят листьями деревья, зазеленели остроконечные петушки, вьётся барвинок, красуются мальвы, Да пусть даже прорастёт лебеда, только бы не ходила стёжкой вражеская нога и лишь бы не смотрели на тебя как на своего слугу-невольника, не полосовали бы твоё тело кнутами.

Живут вольно…

Грименко окинул взором всё поселение, а потом мысленно прошёлся по всем улицам, заглянул в каждый двор.

Не раз и не два в сумерках, в лунную ночь или на рассвете, когда поселенцы крепко спали, он крадучись вымеривал вдоль и поперёк эту местность. И ничто не ускользало от его взгляда. Он знает: в поселении проживает около шестидесяти семейств. Если учесть стариков и детей, то наберётся почти две сотни человек. Это не так уж много, но и не мало. Ведь ему для работы у печей нужно всего-то человек сорок. Всё уже готово. Надо только найти людей — солеваров.

"Да, наморочился я, чёрт бы его побрал, с этими печами, — вздохнул Грименко, — но ничего. Теперь уже всё почти позади. И всё идёт так, как я задумал. Да иначе и не должно быть. Земля эта всё равно должна стать моею…"