Искры гнева (сборник)

Ой, идёт чумак дорогой
И зубами стук да стук.
Нету свитки, нет тулупа,
Весь раздет он и разут.
А в избе сидит хозяин И глядит в оконце.
У него тепло, уютно,
Над чумаком смеётся.
— Он, продай-ка ты мне, дядько,
Ой, продай-ка ты мне, батько,
Да хоть вязку сена:
Ой, худобина моя-то
Да в степи засела!
— А ты помнишь, вражий сыну:
«Иди сено косити!»
Ты ответил, что не сдюжишь
Да й косы волочити!
— Ой, продай-ка ты мне, дядько,
Ой, продай-ка ты мне, батько,
Хоть соломы, что ли.
А ко мне иди да с воза
Возьми себе соли.
— Не хочу я с твого воза
Твоей соли брати:
Заплати мне, помогу я
Волам зимовати…

Савка замолчал.

— Видал, какой! — послышалось негодование.

— А чем же оно закончилось?..

— Что стало с волами?

— И какая судьба чумака?

— А какая ж судьба, когда там поётся, — ответил Савка.

Ой, катилося да ясно солнце
Да над могильными плитами,
Ой, не буду я больше чумаковать
Да с вами, чумаками.

А завершается так:

Ой, да накосите, хлопцы, камышу,
Да наварим кулешу,
Да вкинем чебака,
Да помянем чумака!

— Чтоб ей чёрт, такой думе и такому концу!

— Спой лучше что-нибудь повеселей.

— Да, да, повеселее! Не нагоняй тоску, — вмешался атаман. — Припомни, хлопче, что-нибудь такое… Но тоже чумацкое.

Да идут волы дорогою,
Да все бедратые,
А за ними чумаченьки,
Да все женатые,—

начал Савка и в самом деле весело.

— Вот это наша! — послышалось одобрительное.

Да идут волы дорогою,
Да все круторогие,—

подхватило сразу несколько голосов, —

А за ними чумаченьки,
Да все чернобровые.
Да идут волы дорогою,
Да все половые,
А за ними чумаченьки,
Да все молодые.

Вскоре компания чумаков начала редеть. Лукаш и Савка тоже отошли к своим возам. Ребятам хотелось поговорить о чём-то своём, близком для них.

Тихо. Поблизости — никого. Савка стал рассказывать Лукашу о том, что услышал от Гордея той памятной ночью, когда они вдвоём с ним пасли волов.

Закончив рассказ, Савка задумался. Лукаш — тоже. Да, нм было над чем подумать.

— А вот то «высечем искры» — как это понимать? — спросил Лукаш. — Это что значит?..

— Это, наверное, что-то бунтарское, — проговорил Савка. — Давай-ка при случае спросим об этом самого Головатого, пусть растолкует… Высечем искры, высечем… — стал повторять он задумчиво.

— Если татары доходят до берегов Северского, — начал, будто говоря с самим собою, Лукаш, — то по дороге они могут наткнуться и на тот хутор…

— Могут, — повторил Савка. У него вдруг перехватило дыхание, он порывисто поднялся, казалось готовый куда-то мчаться, что-то делать.

— Оно так, как говорят, — тихо и с грустью продолжал Лукаш. — «Хотя и милая ты мне, да в далёкой стороне!»

— Если люба — далёкая сторона не помеха, — медленно произнёс Савка, может быть, не так в отпет, как для самого себя.

Лукаш засмеялся глухо, сдержанно.

Друзья понимали, что любят одну и ту же девушку, хотя имя её и не было названо. Но и после такого, молчаливого признания они не почувствовали ни вражды, ни отчуждения, ни даже настороженности друг к другу. Наоборот, это признание, казалось, ещё больше сблизило их…

Ночь постепенно светлела, словно таяла. На востоке стала заниматься бледная, несмелая заря, из долины, наполненной голубой мохнатою мглою, выкатилась большая красноватая луна. Поднимаясь выше и выше, она начала заметно бледнеть, серебриться, широко и весело улыбаться, и вскоре степь опять стала ровной, тихой, с неведомой, таинственной далью впереди.

Подойдя к своему возу, Савка развязал мешок с камнями, вытащил несколько глыб и загляделся на них. Сейчас они казались ещё более чёрными, чем днём. Облитые лунным сиянием, камни будто вспыхнули вдруг лиловым пламенем, а с тонких прожилок потекли густые фиолетово-синие лучи. Савке вспомнилось: именно такие глыбины лежали в кузнице Данилы. «Может быть, это обломки от тех? Те будет держать в руках Оксана, а я — вот эти», — Савка усмехнулся своей мысли и поднял в руке, будто взвешивая, плоский маслянистый камень.

К возу кто-то приближался.

Савка повернул голову и увидел атамана с группой чумаков, которые обходили лагерь и предупреждали, что отдых будет короткий: как только луна подберётся к середине неба, обоз отправится в путь.