Мои спутники низко, касаясь утоптанного до каменной твёрдости засыпанного потемневшей соломой пола, поклонились. В просторной длинной комнате стало тихо. В каменном очаге слегка потрескивали дрова, шипел сквозь зубы дружинник Антан, баюкающий обмотанную кровавыми тряпками правую руку, жвиркал оселком по трофейному мечу не сводящий с нас глаз паныч Франта. Ещё двое, видимо назначенные в смену караульным, устроившись на широких лавках, посапывая, использовали отведённое время отдыха перед заступлением на пост для сна. Остальные члены отряда, за исключением часовых, были заняты вне стен дружинного дома. Кто занимался очищением территории от ненужных покойным владельцам вещей, кто тесно общался с женщинами из дворовой челяди, причём, поскольку визга и воплей не было слышно, означенные женщины ничего против не имели.
Покопошившись толстыми пальцами в затянутом шнурке, Жбан, наконец, вытряхнул из кошелька раскатившееся по столу содержимое. Разровнял ладонью, прикидывая что–то в уме, после чего, кашлянув, вновь внимательно посмотрел на нашу троицу:
— Добро, кухарь, хвалю. В дуван пойдёт, чтоб всем по справедливости да обычаю досталось. И тебе от иной добычи приварок будет: ещё никто не говорил, что у Яна Жбана длань всё к себе гребёт.
Але ж поведай, отколь у тебя в сих местах знакомцы объявились, коль ты жатецкий гражанин? И отчего вдруг они во Влченишеве тебе повстречались, который на отшибе стоит, а не в Пражском Граде, наприклад, где своего люда тьма — тысяч с десять будет, да прохожих с проезжими за год бывает не менее, ежели не поболе? Ну и просвети нас с Франеком, помимо прочего, с чего это знакомцы твои аки пни стоят, слова не молвят? Не безъязыки ли? А коль так — то за какую вину их обезгласили?
Вновь отвесив поклон, продублированный за моей спиной каликами, и мысленно постучав по дереву на удачу, разъясняю ситуацию:
— Тут дело такое, шановный пан: я, конечно, из Жатеца, да вот только случалось и по другим местам походить, как мы вот сейчас от дома ушли, а в Прагу пока что не добрались. Вот по весне с ними и повстречался. А в поруб они угодили злой волей врагов наших и за вызволение своё готовы твоей милости отслужить. Так ведь? — повернулся я к Повале.
— Истинно так! Прими, пан, до себя!
— Ну, а безъязыкими их не назовёшь. Просто речь нашу разумеют слабо, с Руси они родом оба.
— Вот как? С Руси, молвишь? Так–так… А ну–ка, соколики, поведайте–ка мне, коль не безъязыки, какими ветрами вас с Руси к нам занесло? Чего схизматикам на богемской земле занадобилось?
— Чёрным ветром занесло нас сюда, — вновь отвесив земной поклон, степенно ответил Повала. — Нам бы в своём краю на волюшке промеж друзей да сродственников гораздо способнее, ан не в нашей то воле сталось. Сам ведаешь: монгол со всего десяту долю берёт: и с хлебов, и с закромов, и с серебра, и с железа, и с коней, и с людей. Так и нас вот с Верещагою от родных гнёзд оторвали, дабы по жребию в Орду погнать. Ивана–от с земель новогородских, меня же, грешного, — с‑под Владимира. Хоть и врозь шли, ан к одной доле пришли. Девок монголы допрежь всех отделили, да погнали к своим кочевьям, в те ж края и мастеров знатных отправили: камнерезов да плотников, да зодчих, да изографов, да ковалей. Сказывали — дескать, возводят на волжских берегах ханские сараи да вежи каменные, гнёзда чёрные.
Ну, а тех, кто остался, поделили надвое по ухваткам: кто половчее, да силушкой не обделён — тех в оружный хашар, а увальней да бестолковых — в хашар тягловый и погнали на заход солнышка. На Дунае–реке нас, наконец, в монгольское войско пригнали. А уж там–то мы с Иваном и встренулись, когда по десяткам да сотням развели. Какую–никакую зброю ратную выдали: всё больше копья, да топоры псковского дела из тех, что ковали наши десятой долей на дань отделили. Кое–кому ещё повезло — щиты треснутые да шлемы битые, с покойников снятые, достались.
Седмиц пять учили нас десятники да малые сотники бою да строю, да не доучили: как раз хан Батбаяр собрался тумен на подкрепление основного монгольского войска вести. Ну, и наш хашар — туда же погнали, что оружный, что тягловый.