Искры завтрашних огней

Впрочем, долго размышлять мне не пришлось: как только я отвлёкся от созерцания мёртвого тела и перевёл взгляд на разграбленное средство передвижения, я сразу вспомнил, кем был несчастный, нашедший свою гибель на заснеженной богемской дороге. На тенте фургона ярко–красной краской была кривовато намалёвана чаша и венчающий её четырёхконечный католический крест. Надпись 'ЛУЧИЕ АБЕДЫ В ЖАТЕЦЕ — У КРЕСТА И ЧАШИ ПРИХАДИ ВКУСНО НЕДОРОГО' не оставляла ни малейшего сомнения, что повозка ещё недавно служила походным домом моим старым знакомым из корпорации бродячих артистов. Получается, порубанный покойник — я вновь вгляделся в мёртвое лицо — да, это никто иной, как староста актёрской франтилии Иннокентий, а по совместительству мой рекламный агент. Мы познакомились прошлой весной в Жатеце, где я как раз готовился запустить на широкую ногу трактир 'Чаша и Крест', а работники подмостков гастролировали с просветительским спектаклем на темы из Ветхого Завета. Кстати говоря, сценарий представления придумал сам Иннокентий и в роли Бога—Отца выступал он же, загримированный и переодетый соответствующим образом и расхаживающий по площадке на ходулях. За вполне разумное вознаграждение последователи Эсхила согласились пропагандировать в своих странствиях по градам и весям Богемии моё заведение Громхарча, а также продали имеющиеся запасы пороха, которому я мог найти лучшее применение, чем актёрская имитация адского пламени.

С тех пор труженики сцены, бывая наездами в нашем богоспасаемом граде, повадились столоваться исключительно у меня. Не то, чтобы совсем на халяву — пиво им приходилось оплачивать из собственного кармана, — но блюда им я отпускал даром, вернее сказать, в счёт оплаты рекламы. Конечно, пик средневекового туризма, называемый в учебниках периодом Крестовых походов, прошёл уже давно, а новый — Тридцатилетняя война — ещё не наступил, но народ тем не менее туда–сюда по дорогам да рекам шататься не прекращает. Так что всякого рода торговцы, паломники, мелкие разбойнички и иной путешествовавший люд, забредая в наш Жатец, заглядывал в мой трактир. И многие, немного подождав, пока глаза привыкнут к неяркому освещению, подходили ко мне и, делая заказ, выкладывали на стойку кусочек кожи с моим клеймом, дающий право на скидку, а заодно и удостоверяющий, что мои 'рекламные агенты' из франтилии честно отрабатывают свою похлёбку и насущный хлеб.

Порох тот, кстати, мастерила театральная 'нечистая сила' то есть франт Стасек. Амплуа Главного Злодея труппы досталось ему, насколько я понимаю, исключительно из–за внешности. Так уж случилось, что театральный 'Сатанаил' появился на свет метисом. Матушка его в молодости стала жертвой похоти косоглазого монгольского завоевателя, так что ребёночек уродился желтокожим, скуластым и не по–славянски чернявым. С возрастом Стасека от кривоногих и в массе не слишком рослых 'чойбалсанов' отличала только густая всклокоченная борода да богатырская стать: в этом он удался в материнскую чешскую породу.

Кстати говоря, если глаза меня не обманывают, прикрученный к дереву исполосованный мужик — и есть тот самый Стасек, артист и алхимик–самоучка. И чёрт меня раздери, если он вот только что не пошевелился!

Худо жить на свете без нагана… А без пулемёта — ещё хужее. Был бы у меня сейчас в санях пулемёт — да хоть тот же машиненгевер, оставшийся в разрытом мной окопе, где двое неизвестных бойцов сдерживали немцев, рвавшихся к окружённому Паулюсу, мир бы не казался настолько уж угрожающим. А сейчас едем–едем, а зимнику всё конца–краю нету. Я уж извертелся весь на пятой точке: вот чувствует приближение неприятностей — и хоть ты что! Поговорить бы со спасённым нами артистом–алхимиком, да пока что это невозможно: когда Иван Верещага, встав на стременах, перерезал держащую его верёвку, Стасек был в совершенно не способен к вдумчивым беседам. Единственным ответом, которого мне удалось от него добиться на вопрос 'что случилось', были три слова: 'Дойчи. Хоругвь риттеров'. После чего несчастный впал в бессознательное состояние и сейчас едет в передних санях под приглядом возчика и брата Иеронима в качестве укутанного от мороза бессловесного тела. Не могу ничего сказать о способностях францисканца как медика, но в самом худшем случае монах сумеет провести обряд последнего причастия, что в здешнем насквозь религиозном мире — дело крайне важное. Артисту тут пришлось здорово помучиться, так пусть на том свете, если тот всё же существует, парень пройдёт через КПП с вечным дежурным святым Петром и поскучает в компании праведником, бренча на арфе и лопая нектар и манну, или что там ещё имеется в райском меню… Хотя, конечно, ежели помрёт Стасек — будет жаль: толковый мужик мне нравится, и, опять же, не так много в этом мире толковых актёров. Если такими темпами их вырезать — никого не останется.